не стану, сам расскажет, когда придет. Или не расскажет. У каждого врача есть кладбище, которое он носит в душе всю жизнь. И никакой цинизм от этого не спасает. Поэтому незачем расспрашивать.

Я распахнула окно, уселась на подоконнике с ногами, прислонившись спиной к откосу. Дом кирпичный, наружные стены толстые, удобно. Еще бы на внутренних не экономили – не пришлось бы наушники дома надевать. Высоты я не боюсь, выпасть – не выпаду, даже если упьюсь в стельку. А если и выпаду – после сегодняшнего денька уже ничего не страшно. Налила себе водки – эх, надо было колбасу оставить. Вообще-то у нас приличный бар: мужу пациенты постоянно таскают выпивку и конфеты. Что-то, подороже и повкуснее, он приносит домой. Остальное собирают всем отделением и отдают в буфет, нераспакованное. Там буфетчица берет товар за полцены, чтобы потом продать очередным благодарным пациентам. Только вот беда – водки в баре нет, все больше дорогие коньяки, а в меня из крепких напитков ничего кроме водки не лезет. Полторы бутылки, конечно, много на меня одну, ну да сколько войдет. Теперь аккуратно пристроить стопку рядом с боком и закурить. И станет совсем хорошо. Сколько-то там затяжек – стопка. Почти как ИВЛ[13]. Пятнадцать вдохов, три нажатия – так, кажется, учили раньше. Теперь – два на тридцать. Впрочем, какая разница, если все равно толку нет.

Бреду по воде, а рядом гуляют рыбы.

Влажно блестят портфелями и чешуей.

Рыбы умеют делать карьеру, по крайней мере могли бы.

А такие, как я, занимаются полной фигней [14] .

И песенка в тему. Плевать, что окно открыто и все слышат, как я горланю. Я просто не могу сидеть одна в пустой квартире и в бесконечный раз перебирать сегодняшнее. Родители живы – я позвонила им еще с работы. И больше ничего хорошего.

Мимо меня проплывает косяк макрелей.

Хрен бы с ним – плывет себе и плывет.

Тот не достигнет моральной цели,

Кто скажет, что я урод.

Конечно, урод.

Я раздавила окурок в опустевшей стопке, развернулась, спустив ноги в кухню. И увидела квадратные глаза мужа.

Ну, конечно. У меня нет привычки сидеть на подоконнике, дымить в квартире и надираться в одно горло.

– Есть повод?

– Дверь закрой, – сказала я, слезая с подоконника. – Дым в комнаты пойдет.

– Да там и так топор вешать можно. – Впрочем, дверь он все-таки прикрыл.

– Голодный?

Глупый вопрос: когда мужчина приползает с работы... ничего себе, десятый час! Словом, когда мужчина приползает с работы черт-те во сколько, причем у него на лице написано, что именно с работы, а не с дружеских посиделок или от бабы, и день был не фонтан, сытым он не бывает. Но ритуалы никогда не отличаются разумностью, а эта фраза давно уже ритуал.

– Голодный.

Я поставила на стол тарелку борща, хлеб и сметану. Вытащила из шкафа вторую стопку и водрузила рядом бутылку с остатками водки. Захочет – выпьет.

Ив замахнул стопку и тут же налил еще. Да, похоже, и у него денек выдался нескучный.

– Сама чего не ешь?

– Только что, – я устроилась напротив. Давненько мы вместе за столом не сидели: завтракаем каждый сам по себе, потому что встаем в разное время, обедаем на работе, если обедаем. Ужинаем опять по отдельности: обычно я подаю ужин и ухожу за компьютер. Семейная идиллия, чтоб ее.

– Так какой повод?

Вот же настырный. Рассказывать долго и не очень-то хочется. Хочется сидеть на подоконнике, смотреть в небо, слушать музыку и курить. И не думать. Вообще. А муж, похоже, хотел пообщаться.

– Сколько к вам сегодня доехало?

– Не считала. Много. А повод... Праздную свое бесплодие.

Интересно, знает ли Ив про тот аборт? Говорить я ему не говорила, но присказка про шило и мешок никогда не перестанет быть актуальной. До сих пор не знаю, как мы тогда прокололись, предохранялись ведь. Статистика, черт бы ее побрал. А когда я поняла, что это не просто задержка, и высчитала срок родов, то почти и не колебалась. Рожать в самый разгар сессии? Может, и есть такие камикадзе, но не я, спасибо. Да и вообще тогда я и о замужестве-то не думала, не то что о ребенке. Конфетно-букетный период наших с Ивом отношений только-только перешел в постельный – и на тебе. Решение в тот момент казалось очевидным. Ивану я ничего не сказала: какой смысл что-то обсуждать, если и отдуваться при любом раскладе мне. Что ничего не проходит бесследно, стало ясно позже: когда мы более-менее встали на ноги и решили родить.

– То есть?

– Если б я смогла забеременеть, сегодня бы мы оплакивали нашего ребенка.

Оказалось, про детей Иван не слышал. Новость эта мужа, похоже, окончательно добила. Тут и одних взрослых-то хватит для того, чтобы захотеть напиться и забыться. Так что он приналег на водку, старательно догоняя уже изрядно косую меня.

– Ив, ты клиническую картину видел? У нас женщина умерла, из посетителей. Те, кто был рядом, говорят – стояла и просто упала.

– Видел. – Он снова опрокинул стопку, уже не закусывая. – Так и есть. Не было клиники. Зрачки огромные стали – и обмякла.

Я начала скатывать хлебные шарики.

– Зрачки – сам по себе не патогномоничный признак. Гибель коры.

Он кивнул.

– А по твоей части что?

– Да в том и дело, что ничего. Налей-ка мне тоже...

Какое же завтра будет похмелье... Ну и черт с ним.

Иван потребовал подробное описание этого «ничего», я честно пересказала.

– Если хочешь, поехали, проведу на работу, препараты вместе посмотрим.

– Издеваешься? Я сейчас аппендикс от маточной трубы на препарате не отличу, – хмыкнул он. – Узкий специалист подобен флюсу.

Шарики на столе складывались в пирамидку. Этак весь хлеб переведу.

– Маш, а излучение может быть? Отсюда и отек в коре – минимальный, потому что воздействие молниеносное. Вот тебе и никакой клиники. И никаких морфологических проявлений. – Иван поставил на пол пустую бутылку водки и поднялся к бару. – Коньяк будешь?

– Знаешь же, не люблю. А ты пей, если хочешь…

Он кивнул, вернулся за стол.

– Злобные инопланетяне с излучателями? – Я аккуратно положила на верх пирамидки последний шарик. – Бред сивой кобылы в