потому что видела его отражение в зрачках Эса и точно знала — с ним сейчас происходит то же самое, что и со мной. Заворожённо наблюдая, как просыпающаяся страсть преображает черты знакомого лица, и едва дыша, я понимала, конечно, что нужно поскорее уйти, но вопреки всему оставалась лежать.

Никогда раньше со мной не случалось ничего похожего. Все рассказы о внеземной любви казались неимоверно раздутой выдумкой, а слова о потере над собой власти — нелепейшим из оправданий. Я и подумать не могла, что однажды придётся на собственном опыте убедиться в обратном.

Любовь, которой я любила Двейна, была светлой и прозрачной, словно рассветное небо, и, несомненно, настоящей. Стоило только представить его — родного и нужного, — душу заполняла спокойная, безмятежная радость. Сколько себя помню, я всегда была уверенна, что именно такой и должна быть любовь, что именно это — важно.

Вот только она совсем не походила на затягивающий водоворот чувств, страхов и желаний, рождающийся в груди всего лишь при мысли об Эсайдесе. Что с ними делать? Как бороться, когда сердце сладко сжимается от одной мысли о поцелуях, а взгляд сам собой останавливается на его губах? Как сопротивляться, если прикосновения ласковых рук стали потребностью? Как отказаться от невероятного удовольствия быть особенной, любимой и желанной?

В голове перепуганной птицей металось: «Не надо! Не надо, Эс! Только не целуй!», но вслух я ничего не произнесла, и он, конечно, поцеловал. Стыдно и трудно признавать, но вместо отвращения от предательской близости с нелюбимым (а нелюбимым ли?) пришло какое-то обречённое успокоение: теперь бежать уже поздно.

Смотреть на Эса снизу вверх, да ещё с такого маленького расстояния было волнующе и странно. Он нависал надо мной, опираясь на руки, его глаза по-змеиному мерцали, однако страшно не было вовсе. Беспокойно, жарко, тревожно, стыдно — да, но не страшно.

Заметив, мой взгляд, он на миг замер, и я робко дотронулась до его щеки. Стремясь продлить ласку, Эс чуть наклонил голову, прижимаясь к ладони, а потом взял её, развернул тыльной стороной и горячо, благодарно, поцеловал.

Ему нравится? Он этого хотел?

Наверняка, хотел, ведь до сих пор я не решалась на подобное. Вот глупая! Одних слов всегда мало! Нужно было бы раньше догадаться, как важно ему видеть и, самое главное, чувствовать, что мне тоже нравится его касаться. Я всё твердила, что не боюсь, но на самом-то деле куда больше змеиной ипостаси опасалась подобной близости и избегала даже взглядом показывать, как он мне нравится! Эс с самого начала был честен в словах и желаниях, а я, принимая его любовь и ласку, ничего не давала взамен.

Присоединив вторую руку, погладила плечи и шею, чувствуя, как частит пульс, провела вниз по спине.

Отстранившись лишь на секунду, Эсайдес торопливо стянул рубашку.

Не рассчитывая, что эффект будет таким, сглотнула, однако отвернуться не хватило духу: совсем недавно мне хотелось именно этого.

По мере того, как взгляд скользил по ровным плечам, рельефной, красивой груди и плоскому животу, желание пройтись по его телу ладонью или даже поцеловать куда-нибудь под выступающую ключицу становилось всё назойливее.

Эс не шевелился. То ли давал себя рассмотреть, то ли чего-то ждал, и только глядел — неотрывно и пронзительно.

Раньше, чем я успела передумать, руки сами потянулись к нему, обнимая и притягивая ближе.

И это простое прикосновение разбило хрупкие остатки сдержанности.

Всё было быстро. Навалившись, Эс вжал меня в подушки, и изумлённо-испуганный вздох заглушили его поцелуи. Нежные поначалу, с каждой секундой они становились всё менее и менее скромными. Даже простое дыхание на коже отзывалось волной жара, прогоняющей воспоминания о доме и Двейне, делая неважным всё, кроме мягких губ и блестящих глаз напротив. Как бы я за них не цеплялась, мысли разбегались прочь.

Чувствуя, что мы только что перешли какую-то невидимую черту и остановок теперь не предвидится, я попыталась было отстраниться, но бесполезно: он гораздо сильнее и тяжелее. Эс даже ничего не заметил, продолжая обжигать и нежить одновременно, успокаивая лаской и убеждая остаться. Притягивая ещё ближе, его руки сжимали талию, комкали юбку, бесстыдно задирая её до самого верха, и гладили бёдра.

В первую минуту внезапное облегчение дыхания даже обрадовало, но потом я сообразила, что причина в наполовину расстёгнутых пуговицах. Сама мысль о том, чтобы предстать перед мужчиной обнажённой, вызывала ужас, и я хотела судорожно вцепиться в ворот, но было уже поздно. Эсу, видимо, надоело возиться с мелкими застёжками, поэтому он просто с силой потянул платье вверх, оставив меня почти без одежды.

Несмотря на отсутствие света, все очертания тела было отчётливо различимы, и я стыдливо прикрыла грудь руками, зажмурившись и мечтая оказаться где-нибудь подальше. Где угодное, главное чтобы там не было этого взгляда. Даже с закрытыми глазами, я точно знала, куда именно Эс смотрит.

— Красивая, — с восхищением выдохнул он, подушечками пальцев исследуя живот и очерчивая грудь. — Ты очень красивая, Клирия.

В тихом, хриплом голосе угадывалось столько желания и любви, что стыд отступил, позволив следить за происходящим сквозь опущенные ресницы.

Вот только ничего больше не было.

С невнятным, болезненным звуком перекатившись на бок, Эс буквально стиснул меня в объятиях.

— Извини.

— Что ты…

— Я всё-таки не могу так продолжать. Это нечестно. Пока рядом со мной ты мечтаешь о ком-то другом — нечестно, — торопливо пробормотал куда-то в волосы. — Мне хочется, чтобы ты выбрала меня не от безвыходности, а из любви. Чтобы ни о чём не жалела. Понимаешь?

По мере того, как до меня доходил смысл слов, становилось всё хуже. Нужно было радоваться, что совесть не позволила Эсайдесу воспользоваться моментом, но вопреки всему я чувствовала сожаление и разочарование. Мне хотелось всего того, что должно было случиться. Хотелось и дальше смотреть в его глаза, целовать и ласкать, видя, как жадно он тянется к каждому — пусть и не очень умелому — прикосновению.

— Я верю, что Наория действительно любила Зартасса, — продолжал сбивчивым шепотом. — Верю, что ты чувствуешь ко мне что-то большее, чем обычная дружба. Я столько лет тебя знаю, Рия! Ты ведь тоже любишь меня. Любишь, иначе мы никогда бы не зашли так далеко! Признай это уже наконец! Признай — и всё будет хорошо!

Это был первый раз, когда он говорил о чём-то столь пылко и напористо. Не просто просил, почти требовал! Казавшаяся незыблемой водная гладь его душевного спокойствия взволновалась, вспенилась и, обрушившись волной, смела все привычные рамки. Порыв оказался так силён, что нашёл отклик и в моей