– Святая Троица, – смотрела я в спину выходящему из храма Максиму. – А за что к ней ставят свечи?

– За здравие, конечно. За крепкое здравие тела и духа.

Я только успела спуститься по ступенькам, как меня кто-то бесцеремонно обнял.

– Кирочка! Кирочка, милая моя, куда ты все время теряешься! Здравствуй, родная! Ну, как ты?

Высокая улыбчивая женщина сжимала меня не сильно и почти приятно в своих теплых руках. От нее пахло слабым парфюмом и церковным ладаном. Какими должны быть объятия, я всегда представляла весьма теоретически – родители никогда не обнимали меня, а я их.

– Я Владислава Сергеевна, мама Аллочки и Максима, – выпустила меня женщина. – Ты меня помнишь? Мы виделись в детстве.

– По фотографии, – краснея, ответила я.

Спустя восемь лет после тех снимков с пикника, что сделали на детской площадке Солнечногорска, Воронцова почти не изменилась. Выросли ее дети, выросла я, а Владислава выглядела почти так же. Только волосы стали короче, такие же светлые, как у Аллы. Как и дочь, она не пользовалась косметикой, кроме помады (и это семья косметологического магната), и предпочитала одеваться во все белое.

Ее вязанное из тонкого кашемира платье спускалось до самых щиколоток. Грудь, руки и плечи были полностью закрыты. Жемчужным ожерельем с бесконечным количеством нитей была украшена ее шея, и такими же оказались браслеты, от тяжести которых синими прожилками налились ее вены на кистях рук.

Я задумалась: а тонет ли жемчуг? С таким количеством твердых минералов на теле ей надо бы держаться подальше от воды.

– Как я рада, что ты погостишь у нас, Кирочка. Оставайся сколько пожелаешь и ничего не стесняйся. Ты будешь чувствовать себя как дома, я надеюсь! – ворковала Владислава Сергеевна, пытаясь оправить то мою косынку, то затянутую в рулон прокатную юбку.

Я надеялась, что нет. Как дома я себя чувствовать точно не хочу.

Защитный механизм моей памяти оберегал остатки рассудка. Многое из того, что я пережила, стерлось. Что-то ушло на задний план, затерялось в хламе удаленных с жесткого диска файлов – таких, как день рождения с пижамной вечеринкой, когда мама стояла передо мной на коленях, повторяя: «Она живая, она не умерла!»

Все, что осталось, – временами возвращающаяся боль в правой ладони, порезанные фотки и всплески адреналина при слове «тайна», что двигали меня вперед и в конце концов додвигали до Рублевского Града.

Но ни с папой, ни с бабушкой, ни тем более с мамой о прошлом я больше не говорила. Мы всегда так делали. Делали вид, что ничего не случилось. Молчали, как аквариумные рыбки. Может, поэтому отец их завел. Не зря же говорят, животные похожи на своих хозяев. Наша семья была рыбками. Вот бы еще золотыми, но мы оказались бесцветными пескарями в задрипанном озерке́ (радиоактивном, из которого хлебали те самые кролики).

Золотыми могли бы стать Алла, Максим и их родители.

– Кирочка, а как дела у твоих мамы с папой? Как они поживают? – интересовалась Воронцова.

Чуть было не брякнула «вашими молитвами», но в окружающем антураже это было бы неуместно.

– У них все… нормально. Спасибо.

– Дай-то Бог, дай-то Бог им милости и здравия. Алла, девочка моя, подойди к нам, – позвала Воронцова дочь, – постой рядом. Я так сильно скучала по дочке, – пояснила она мне, – те два года, что Аллочка… отсутствовала, превратились для меня в двадцать.

– Матушка, но я же вернулась, – подошла к ней Алла и послушно встала рядом, опуская взгляд в пол.

– Знаю, родная, знаю, – озираясь, поцеловала она дочку в центр лба, оставляя на белой вуали легкий отпечаток помады. – Ты моя кровиночка. Без тебя все было не так.

Она прижала Аллу, и я видела, как слезятся глаза Воронцовой.

– Все не так, – оставляла она новые, с каждым разом все более бледные отпечатки губ на белой вуали дочери, – все не так, моя доченька, – шептала она в уши Аллы, чтобы та точно услышала через слуховые аппараты, – где же ты… где же ты была, родная?! Куда ты пропала?! Куда спряталась?! – вращалась Владислава Сергеевна с повисшей на груди Аллой.

Мне стало неловко, что я наблюдаю за какой-то интимной сценой единения семьи. Алла, кажется, не была против. Любая девятнадцатилетняя девушка рвалась бы прочь, не позволяя так себя тискать на глазах у всех, но Алла висела на матери на манер тряпичной куклы с металлическим каркасом. Металла в ней было достаточно, чтобы не падать, но недостаточно, чтобы уйти. Взгляд потух, рот приоткрылся, и я зажмурилась, чтобы не увидеть то, о чем предупреждал отец, – капающую слюну безумия.

«Нет, здоровых людей в этом мире совершенно точно нет. Богатых или бедных – неважно», – убедилась я, наблюдая мизансцену.

– Вы с ними дружили? – решила я удержать Воронцову в русле разговора о родителях. – Я видела фотографии, – сразу надавила я на триггер.

Вдруг для нее это слово тоже что-то значит?

– И вы дружили, – баюкала она Аллу, качаясь с ней туда-обратно, как с грудной в переноске, только вот грудничок вымахал ростом с мать. – Мы жили в Солнечногорске. Жены и дети военных постоянно где-то в пути, следом за отцами, мужьями. Я преподавала ИЗО в школе, а твоя мама Мариночка работала в бухгалтерии. Она хорошо умела считать.

– До двух? – уточнила я.

– Как это? – не поняла Воронцова.

– Мама не произносит цифру «два». И все остальные, типа «две», «двух», «двое».

– Двое?.. – заметила я, как вздрогнула Воронцова, чуть было не выпустив свою пятидесятипятикилограммовую малышку. – Ну, Кирочка, тебе показалось… Ты просто не замечаешь. Нет ничего особенного в числе «два», ч-ч-ч-чш, тише, моя родная, спаси Господь всех нас… спаси нас, Боже… да помилуй детей наших.

«От чего?! От чего вы все спасаетесь?!» – чуть не закричала я, но мне помешали Максим с Костей. Они спустились вниз по лестнице храма и быстрым шагом приблизились к нам.

– Маман, – положил Максим руку на плечо женщины. На его мизинце блеснуло золотое толстое кольцо. – Алле нужно прогуляться. Ты позволишь? Мы поедем в Екатерининский парк. Ну давай, – гладил он по спине сестру, пробуя аккуратно убрать с той орлиные пальцы Воронцовой, что ни в какую не желала расставаться с добычей.

– Здравствуй, Кира, – поздоровался со мной Сергей Воронцов. Он быстро улыбнулся, но тут же подошел к супруге, помогая орлице отпустить своего взрослого птенца. – Идем Владислава, тебя Яна искала, уточнить что-то про вернисаж. И пора готовиться к ужину в честь гостьи. Отпусти. Алле… ей нужно погулять. Брат с Константином присмотрят.

– Яна?