– Да, мне все это говорят. Но все же не мешает подумать, что теперь делать. Домой вам нельзя, и мало где на свете люди рады градани…. Разве что стать разбойниками?

– Эт-того еще не хватало! – буркнул Базел, и Брандарк согласно кивнул.

– Значит, нам следует оставаться по эту сторону закона, что, конечно, нелегко. В большинстве мест мы не будем желанными гостями.

– В этом случае хозяевам лучше держать свое мнение при себе!

– Вот видите, кто-то непременно должен удерживать вас от неприятностей, – вздохнул Брандарк, подумал мгновение и сказал: – Эзган.

– Эзган?

– Великое Герцогство Эзган. Навахк с ним торгует. Отец как-то посылал меня туда сбыть кое-что из награбленного. Эзгфалас – крайняя точка в восточной части государства, куда доходят торговые караваны.

– А нам-то что до этого?

– Если мы не собираемся в разбойники, нам надо это доказать. Лучший способ это сделать – добраться до столицы и наняться охранниками в один из торговых караванов, если, конечно, нас возьмут.

– Охрана каравана! – Базел возмущенно фыркнул. Брандарк покачал головой:

– Третьего не дано. Для градани. По крайней мере это ремесло нам знакомо. Если только мы сможем убедить хозяина.

– Н-ну, – кисло согласился Базел.

– И если, конечно, – бодро добавил Брандарк, – мы доберемся туда живыми.

Глава 5

– Ааааа! Осторожно, ты, сука паршивая!

Кронпринц Харнак Навахкский завопил и сжал кулаки. Рабыня, меняющая повязки, отпрянула. Пальцы ее дрожали от страха, и принц снова взвыл от боли, несмотря на всю ее осторожность. Два сломанных ребра упирались острыми краями в кожу, так что каждая перевязка оказывалась мучительной.

Дрожащая рабыня закончила обработку ран и быстро отступила в сторонку. Харнак спустил ноги с кровати и со стоном сел. Его правый глаз заплыл багрово-алым и адски болел, такого же цвета губы напоминали формой оладьи. Девять зубов он оставил «на поле брани», ползком выбираясь в более посещаемые части дворца; отцовский врач удалил еще четыре. Сломанному носу невозможно было вернуть первоначальную форму никакими хирургическими усилиями. Лоб «украшала» громадная шишка, похожая на рог фантастического животного.

Он поднял глаза и встретил испуганный взгляд рабыни. Его терзали стыд и ярость.

– Пошла вон, скотина! – прошипел он. – Проваливай, пока я не приказал тебя вздуть!

– Да, господин! – Склонившись, рабыня удалилась со всей скоростью, на какую была способна.

Харнак с трудом встал, не сдерживая стонов и подвывая, благо теперь некому было слушать. Он проковылял к узкому оконному проему и прислонился к стене, стеная при каждом вдохе, заставлявшем двигаться его сломанные ребра. Ненависть вскипала в нем, как раскаленная лава.

Ненависть была замешана на страхе. Даже не страх – паника охватывала его. Причиной было даже не то, что Базел голыми руками учинил над ним такую расправу, но то, что Фарма бесследно исчезла. И эта сука Тала. И этот проклятый сукин сын Базел. Исчезли, как дым.

Они могли полагаться только на свои ноги, и это должно было сделать их легкой добычей. Но никто из людей, которым Чернаж мог доверять, не смог выйти на их след. Теперь приходилось рассылать официальные патрули, куда входили люди, на которых нельзя было полностью положиться. Они не перережут беглецам глотки, как только найдут их, и это было нехорошо. Если Фарма расскажет свою историю, и если ей поверят…

Харнак оборвал эту мысль. Его избили до полусмерти, но ведь и он отделал эту тварь почти так же, прежде чем ворвался этот сукин сын, а она вовсе не была тренированным воином, куда уж там. Она не могла двигаться быстро, не могла уйти далеко. Не надо исключать вероятности, что она надорвется от напряжения, стараясь убраться подальше, и сдохнет. Она знает, что ее ждет, если она еще раз попадет в его руки! Она сама во всем виновата! О, демоны, как она была прекрасна! Была! – повторил он со злорадной ухмылкой, сразу отозвавшейся резкой болью в мышцах лица…. Она забыла, что она всего лишь одна из дворцовых шлюшек, и не желала усвоить урок. То, что она получила – пока, – было еще мало за отказ принцу крови. Его более здоровый глаз закрылся, когда он обратился с молитвой к Шарне. Пусть ее найдет кто-нибудь надежный, молился он. Пусть они найдут ее живой и доставят в Навахк, чтобы он смог закончить урок, и ее сердце еще дымящимся будет принесено в жертву. И вопящая душа Талы отправится тем же путем.

Некоторое время он наслаждался этими перспективами, но потом его глаз снова открылся, уставившись на грязную городскую улицу. По крайней мере стража так же стремилась найти Базела, как и сам Харнак. Он не слишком ясно мыслил, когда очнулся, но все же смог достаточно четко сформулировать свою версию происшествия. Он хорошо сыграл свою роль, изображая озабоченность судьбою Фармы. Базел сошел с ума, напал на девушку, изнасиловал ее и попытался убить Харнака, вступившегося за невинную жертву.

Ни отец, ни братья ему не поверили, но Чернаж с жаром ухватился за это объяснение.

Через час Базел был объявлен вне закона. Разбитый рот Харнака растянулся в улыбке.

Но улыбка угасла, он снова выругался. Поймать бы их сразу, этого гада и этих подлых тварей! Если они умрут, никто в Навахке не отважится высказать сомнение в версии Харнака или поинтересоваться, почему жертва сбежала со своим обидчиком. Но прошло три дня, и все еще никаких вестей! Теперь этот вопрос занимал весь город. Люди Чернажа распускали слух, что Фарма сбежала от Базела и что негодяй, думая, что убил Харнака, догонял свою жертву с целью прикончить единственного свидетеля. Но слишком многие видели, как Фарма с Талой покидали дворец, вместо того чтобы искать защиты у стражи. Говорили даже, что Базел догнал их еще в виду городских ворот, да еще нес эту сучку на руках! Определенно она не пыталась избежать общества Базела, и если она расскажет правду хоть кому-нибудь, прежде чем Харнак доберется до ее глотки, это может иметь более опустошительные последствия, чем любая эпидемия.

Наследный принц снова выругался и медленно опустился на постель. В его сердце бушевали ненависть и страх.

* * *

Низкая стена, сложенная из плитняка, отделяла заросшее сорняками пастбище от дороги. Она была ужасна, даже с точки зрения градани. Летняя жара превратила ее поверхность в пыльные бугры, твердые, как железо. Осенью или весной здесь была бы непреодолимая грязь, думал Базел, сидевший верхом на стене и созерцавший дорогу со смешанными