весенними дождями немного разбавленные. Кыры у нас недалеко — большие, с обрывами, с ущельями, которые воды когда-то прорыли. Володя ездит туда на охоту — это от нас на северо-запад километров пятьдесят-сорок. А один кыр совсем рядом, только небольшой. Вадим Петрович любит к нему по вечерам ходить. Сядет, ноги с обрыва свесит и отдыхает.

К самому Узбою я так тогда и не подошел, свернул от кустов прямо на солнце. Опять немного через пески. Прямиком. Можно было вдоль сухой реки пойти, но она петляет, путь длиннее. А барханы я, как своих братьев, знаю. В городе я всегда заблуждаюсь — улицы одинаковые, дома одинаковые, голова кружится. А барханы разные — у каждого своя фигура. И всяких примет много — два больших рядом, кривой с маленьким, саксаул старый, кусты созена густые. Не заблудишься, если один раз уже ходил.

Не заметил, как близко подошел к святому месту. Вижу: шагах в ста от меня автомашина, «ЗИЛ‑131», очень хороший вездеход. А немного подальше, возле берега Узбоя, который сюда заворачивает, как будто бы люди сидят. Сделал я еще шагов двадцать — вижу светлый дымок. Чай-пай, значит, пьют. Кто такие, еще не понял. Иногда сюда шоферы на пути из Шартауза на Небит-Даг сворачивают, может, они? Замечаю, что на машине груза нет. Значит, приехали люди к Аман-баба просить его о чем-то. Может, жена не рожает. А может, почтить память отца. Разные бывают причины.

Аман-баба был великий святой. Говорят, к его мазару три раза сходить — все равно, что один раз побывать в Мекке. А сам мазар скромный, глиняный. Обнесен невысоким дувалом, тоже глиняным. Кувшин есть для денег — вот и все. Рядом, правда, домик стоит пустой, а в нем есть одеяла, матрацы, пиалушки, чайники, чай, соль, конфеты. Чтобы человек, если поздно приехал, ночевать смог. Колодец есть, хотя вода невкусная. Соли в ней много, но пить можно. Чай можно кипятить, вот и хорошо.

Подошел я, вежливо поздоровался. Шофера узнал: Абдулла из верблюдоводческого совхоза, недавно из армии вернулся. Еще трое мужчин были незнакомые. Всем за сорок — уже головы побриты и бороды отпущены. Один — совсем седой, но не старик. Может, горе у него было. Сидели они под навесом и пили чай. А на столбе висел барашек освежеванный. Видно, собрались в камнях запекать. Нет в мире еды вкусней, чем это чабанское блюдо. Но все же еще лучше резать козленка, а не барашка.

Они посадили меня чай пить. Говорили о человеке на мотоцикле с коляской, о нем я от летчиков слышал. Бандит, говорят, но людей не убивает. Берет продукты, деньги, барашка для еды. В коляске возит две канистры воды и две — бензина. Только он не казах, а мангышлакский туркмен и зовут его Сердаром. Ружье всегда заряжено так: один ствол — пулей, другой — дробью. Никак не могут его изловить. Седобородый сказал, что будут его вертолетом гонять по пескам, пока не сдастся. Так он слышал.

И тут Абдулла спросил меня:

— А вашу девушку брат еще не забрал?

Неудобно мне стало: зачем он при почтенных людях затеял такой разговор?

— Нет, — сказал я. — А как, Абдулла, в вашем районе с хлопком? Не понимаю, почему тебя сюда отпустили — ведь уже уборка идет.

— Уборка-муборка, — сердито перебил он меня, — какое твое дело, Сапар? Я тебя насчет девушки спрашиваю не от безделья. Люди говорят, что ее брат и еще один человек были в Шартаузе и машину искали, которая пойдет на Небит-Даг через пески. Была такая машина, но не взяли их. Груз особый, не разрешили.

Тут вмешался один из бородатых людей по имени Атаджан.

— Так это на вашей метеостанции краденая девушка? — спросил он с удивлением. — Я тоже слышал, что брат ее искал. Каратепинский, да? Говорят, его милиция насильно назад отправила, в поезд посадила. А он кричал, что все равно вернется. Про второго человека, правда, ничего не знаю.

Увидел я по лицам, что они стали ко мне немножко хуже относиться, хотя я девушек никогда не крал. Когда я стал прощаться, они просили барашка с ними кушать, но я видел, что говорят они это из вежливости.

Пожал я им руки и пошел к мазару Аман-баба. Повязал на его шест цветную тряпочку, положил в кувшин один рубль тридцать пять копеек и быстро пошел домой. Ай, расстроился я... Как, думаю, Айнушку выручать? Володька улетел, он бы ее защитил, хоть бы приехали и семь братьев.

Когда я отошел километра на три от Узбоя, задул ветер. Все сильнее, сильнее, песчаная буря началась. Смотрю — и не вижу знакомых примет. Свернулся я змеей и лег под крутой бархан спиной к ветру. «Пропадешь, Сапар, — думаю. — И Айнушку не предупредишь о беде...»

13

ЮРИЙ ОГУРЧИНСКИЙ

(Из дневника)

Проблемы, которые вчера вечером и ночью казались мне неразрешимыми, сегодня выглядели не такими и сложными. Правильно в сказках говорится, что утро вечера мудренее. Решение пришло в голову простое: если тучи сгустятся, надо будет предложить Айне уехать со мной куда-нибудь не слишком далеко — скажем, в Казахстан, на такую же метеостанцию. В университете, правда, мне придется учиться заочно. И она, возможно, поступит — почему бы и нет? Сейчас она меня, разумеется, не в силах любить — у нее лишь Володя на уме. Но потом, когда убедится в его подлости и в моем благородстве, Айна непременно проникнется ко мне... В общем, все будет хорошо, дело за ее согласием.

Песчаная буря налетела неожиданно. Побежали по двору быстрые струйки песка, весь двор перемела поземка, и стало чувствоваться, насколько горяч и сух нынче воздух. Пропала голубизна неба — оно стало мутно-белесым, в песчаной мгле растворился горизонт. Очертания метеоплощадки размылись, а потом и вовсе исчезли. Но больше всего меня поразило солнце: оно стало сначала оранжевым, потом красным, его края можно было рассмотреть так же отчетливо, как видны они во время затмения через закопченное стекло. Теперь же на солнце можно было смотреть и без стекла, хотя пекло оно ничуть не меньше, чем вчера.

Было не только жарко, но и нестерпимо душно. Горячий песок больно стегал по лицу и рукам, мельчайшая каракумская пыль забивала ноздри, рот, глаза. Спасения