Откуда у меня взялся трамп? Ах ты, понял! Семенцов, сволочь такая, мало того, что купил партию оружия, он еще и судно купил. Видимо, все оформил на мое имя. Нет, вполне очевидно, что на мое, коли нас трясут. И не подумал, что если английские таможенники или военные его прищучат, то виновника и искать не надо, все в судовым документах указано. Ну, Андрей Николаевич!

С другой стороны — я бы отмазался. Я сам в штатах не был, сделку не оформлял, про то, что являюсь владельцем корабля ничего не знаю. И вообще — это ложь и провокация английских спецслужб.

И что мне с судном-то теперь делать? Понятно, хлеба не просит, зато денег на содержание просит. Сколько это во франках за день?

— Сергей Сергеевич, а вы разбираетесь в судоходстве?

— В чем?

— А, не то сказал… В судовладении? В порядке регистрации, страховании и прочем?

— Ну, в некотором роде разбираюсь. Приходилось когда-то сделки подобного рода оформлять.

— Вот и ладно. Тогда — трамп этот будет числиться под вашим контролем, подумайте, что с ним можно сделать…

— Так, трамп — судно небольшое, надежное. Можем и сами использовать, можем в аренду сдавать. Надо бы его съездить и осмотреть. А на содержание понадобится не меньше тысячи франков в день. Поэтому, лучше его у причала не держать.

Тысяча франков в день? Дороговато. Наверное, есть смысл отогнать его к нам, а там оформить как дар правительству.

— Вот, вам и карты в руки. Съездите, все изучите, подумаете вместе с Никитой — что там можно сделать, чтобы корабль не простаивал без дела.

Я собирался еще что-то сказать, но в кабинет без стука влетела Светлана Николаевна. И с места в карьер приказала:

— Олег Васильевич, все бросайте…

— В смысле? Что бросать? — не понял я.

— Такси у входа, — нетерпеливо сообщила бывшая подпольщица, принимаясь тянуть меня со стула.

— Светлана Николаевна⁈ — обалдел я от натиска.

— Быстро беги… У Наташи уже схватки начались.

Светлана Николаевна что-то мне кричала про шляпу, но я уже мчался вниз…

Глава 8

Бремя выбора

Спрашивается, чего было бежать сломя голову, если к Наташе меня все равно не пустили? Рожала моя супруга не в родильном доме, как мне казалось, было бы логично — там все-таки и медперсонал, и уход, да и опыт своего времени протестовал против домашних родов. Матушка моя, правда, всех своих деток — моих старших братьев и сестер кроме меня, самого младшенького, рожала дома. Ну так когда это было? В пятидесятые — начало шестидесятых годов! Да и жили мы в деревне, пока роженицу везешь до города — по дороге родит. А здесь, Париж, все-таки, культурная столица мира. Нет, культурная столица мира наш Петроград, а Париж — столица Европы.

В спальню то и дело забегали какие-то женщины, гремели чем-то железным, металась туда-сюда теща, а мы с тестем уныло торчали в коридоре и всем мешали.

А потом донесся тонюсенький плач.

Я, дернулся, было, но меня перехватил тесть.

— Олег, нам туда нельзя. Позовут. — Вслушиваясь в плачь младенца, старый граф спросил: — А кто родился-то? Чей плач — мальчика или девочки?

Определить по плачу пол ребенка я не смог.

Наконец-то мне разрешили на минутку посмотреть наобессилевшую Наташку, поцеловать любимую в щечку, потрогать ребенка за пяточку. Но на руки мне пока малышку (да, девчонка!) не дали. Личико маленькое, красненькое и сморщенное, но самое прекрасное в мире! Волосики на головушке черненькие, хотя мы с ее мамкой светло-русые, но плевать. Моя!

— Посмотрели? Хватит. Девочкам нужен покой. А теперь марш отсюда.

Я что-то замекал, попытался возмущаться, но доктор Форш — один из лучших русских гинекологов Парижа, обладатель такого мощного брюха, что мой армейский старшина Казачек обзавидовался бы, вытеснил меня из комнаты. Заодно он выставил и тестя, тоже пытавшегося поздравить дочку. Против докторского пуза ни у меня, ни у тестя шансов не было, и мы с позором покинули спальню, превращенную в палату.

— Надо бы отметить, — раздумчиво посмотрел на меня граф Комаровский, потом вздохнул. — Эх, как жаль, что мне зять достался слишком уж правильный. Сейчас бы по рюмочке коньяка. Как у нас когда-то говаривали — ножки обмыть.

По рюмочке коньяка? А и черт-то с ними, с моими принципами и трезвостью. За такое дело, как рождение дочери (второй, между прочем, если считать и ту, что осталась в моей реальности) можно и принципами поступиться. Вспомнив единственную армейскую команду, начинавшуюся на букву «А», махнул рукой.

— Наливай!

И вот, мы укрылись в кабинете у тестя, тот с радостным видом принялся разливать коньяк по крошечным рюмкам. Авось, с одной-то рюмашки я не помру.

— Эх, лучше бы мальчишка родился, и был у нас бы новый граф Комаровский, — вздохнул тесть, поднимая рюмочку.

— Девчонка тоже неплохо, — отозвался я, чокаясь с тестем.

Попытался выпить, не удалось. Сделал глоточек. Тьфу. Как же эту гадость-то народ пьет?

Кажется, от крошечного глотка в голове зашумела, все вокруг поплыло.

— Кстати, а как вы ребенка назвать решили? Или еще не решили? — полюбопытствовал тесть.

— Мы же сразу сказали — если мальчик, так будет Виктор, а девочка — то Виктория.

Андрей Анатольевич помолчал, потом осторожно — так, чтобы я не заметил, стряхнул слезинку, вылезшую из глаза, посмотрел на мою рюмку, вздохнул и недрогнувшей рукой налил себе еще одну рюмку. Выпив, поблагодарил:

— Спасибо. Жаль, что не Виктор Комаровский, но Виктория — это великолепно.

Я хотел сказать, что вторым ребенком у нас может быть и мальчик, но не стал. Не знаю, решимся ли мы с Наташей на второго? Хотя, тут как Бог даст.

Да уж, как Бог даст якобы неверующей большевичке и чекисту-агностику.

— Все образуется, — похлопал меня тесть по плечу. — Не переживай так. Мы с супругой двоих родили, ничего.

Неужели так заметно, что я переживаю? Но как не переживать-то?

Без стука в кабинет влетела теща.

— Андрей, а где конвертик для доктора?

— Ух ты, — подскочил тесть и принялся хлопать себя по карманам. — Да только что тут был! Гонорар-то для доктора… И куда делся?

Я тоже подскочил и полез в карман за бумажником.

— А сколько надо?

— Да вон же он, конвертик-то! — фыркнула теща, отгоняя мужа от кресла. — Прямо под твоей задницей лежит! Ну, дал бог муженька…

Ольга Сергеевна ухватила конверт и умчалась обратно.

Ладно, что не обматерила. Это я поначалу думал, что в аристократических семьях все так, как показывают в старинных фильмах и муж, обращаясь к жене, непременно должен ей говорить вы, а та, в ответ на слова супруга, обязана приседать в реверансе. Ага, как же. Все у них так же, как и у нас.

— Вот так вот и живем, — философски изрек тесть, усаживаясь обратно. Взяв рюмку, понюхал ее и поставил обратно. Наверное, мой пример заразителен.

— Андрей Анатольевич, как вы смотрите на то, чтобы поработать в посольстве? — поинтересовался я. — Для начала — неофициально, вне штата, а потом, надеюсь, сумею пробить вам какую-нибудь должность. Все-таки, дипломатов у нас немного, нельзя разбрасываться.

— Отпадает, — сразу же отозвался тесть. — Одно дело — давать зятю частные консультации, совсем другое работать официально или полуофициально. Со времен становления русской дипломатии существовал негласный запрет работать в одном департаменте, или в посольстве близким родственникам. Формально, мы не кровные родственники, но тесть, служащий в подчинении зятя, равно как и наоборот — моветон. Бывали, разумеется, исключения, но это происходило лишь в том случае, если там (Комаровский многозначительно поднял ввысь указательный перст) на это давали высочайшее соизволение.

Получается, мне нельзя взять Наталью на должность переводчицы посольства? Или атташе по культуре? Выходит, что нельзя. В торгпредстве это было возможно, а в посольстве нельзя.

— Олег, с тобой очень хочет встретиться Маклаков, — сообщил тесть.

И я бы не прочь встретиться с Маклаковым. Не то, чтобы мне был нужен бывший посол Временного правительства, пробывший в должности всего пару месяцев, он даже верительные грамоты президенту Франции вручить не успел, как грянула революция, а новый министр — вернее, нарком по иностранным делам, которым в то время был товарищ Троцкий, его уволил. Но сам Василий Александрович Маклаков не считал свое увольнение законным, полагая себя единственным представителем интересов России и был изрядно обижен, что Игнатьев не передал ему хранившиеся у него деньги. А двести с лишним миллионов франков очень бы пригодились и Деникину, и Врангелю.

У меня к Маклакову был иной интерес. В отличие от моих здешних современников, я знал, что Василий Александрович вывез из России в Париж не только