Шрифт:
Закладка:
В галерее меня ослепил утренний свет. Стоя на пороге отцовского кабинета, я на несколько секунд замерла, чтобы глаза привыкли к полумраку, а затем увидела отца, сидевшего в кресле за письменным столом; я подумала, что он спит и лучше бы дать ему отдохнуть, но меня встревожили неподвижность воздуха и едва уловимый запах пороха.
Отец выстрелил себе в висок из английского револьвера, купленного во время пандемии. Пуля вошла в мозг аккуратно, не оставив серьезных повреждений, кроме черного отверстия размером с монету и тонкой дорожки крови, стекавшей из раны на индийский кашемировый халат, в котором он обычно курил, а оттуда на впитавший ее ковер. Целую вечность я неподвижно стояла с чашкой в дрожащей руке, глядя на отца и шепотом окликая: «Папа, папа». До сих пор помню с пугающей ясностью ощущение пустоты и спокойствия, которое мной овладело и не отпускало даже после похорон. Наконец я поставила чашку на стол и тихо побрела на поиски мисс Тейлор.
Эта сцена врезалась в мою память с фотографической точностью и много раз являлась во сне. Когда мне было пятьдесят, я несколько месяцев лечилась у психиатра — он заставлял меня анализировать ее до тошноты, но ни тогда, ни сейчас я не в состоянии почувствовать эмоции, которые положено испытывать по отношению к отцу, сраженному пулей. Я не чувствую ни ужаса, ни печали, ничего. Могу описать всю эту сцену, пустоту и спокойствие, о которых уже говорила, но не более.
Трагедия разбудила весь дом сорок минут спустя, как только мисс Тейлор и Хосе Антонио смыли кровь и прикрыли рану ночным колпаком, который отец надевал зимой. Это похвальное усилие помогало сделать вид, что его сердце разорвалось, не выдержав потрясений. Никто ни в семье, ни за ее пределами в это не верил, но было невежливо сомневаться в официальной версии, которую подтвердил врач, чтобы у нас не возникло проблем и мы могли похоронить отца на католическом, а не на муниципалы ном кладбище, куда свозили неимущих и иностранцев иных вероисповеданий. Отец был не первым и не последним из разорившихся господ, покончивших с собой в то время.
Самоубийство супруга мама восприняла как проявление трусости: он бросил ее, беспомощную, в разгар катастрофы, которую сам же породил. Безразличие, которое она испытывала к нему в последние годы, когда они жили в разных комнатах, сменилось презрением и яростью. Это предательство было гораздо серьезнее, чем обычная супружеская неверность, о которой мама догадывалась и которая на самом деле не слишком ее тяготила; самоубийство означало унижение для нее и несмываемый позор для семьи. Она не собиралась притворяться скорбящей вдовой или рядиться в траур, даже сознавая, что дель Валье такого ей не простят. Отца хоронили поспешно, о похоронах не сообщили никому, кроме сыновей, потому что дом пора было освободить, а заметка в газете появилась только на следующий день, когда было уже поздно приходить на кладбище. Не было ни некролога, ни цветочных венков; мало кто принес соболезнования. Мне запретили присутствовать на похоронах: обнаружив в библиотеке тело отца, я слегла с высокой температурой и, как уверяли домашние, несколько дней не разговаривала. Мисс Тейлор осталась со мной. Мой отец, Арсенио дель Валье, этот всесильный человек, которому мама и мы, его дети, беспрекословно подчинялись и которого столь многие боялись, ушел бесславно, как последний бедняк.
Дома отца старались упоминать как можно реже, чтобы избежать необходимых пояснений, и это удавалось нам так хорошо, что я ничего не знала о банкротстве и мошенничестве, которые привели его к самоубийству, пока пятьдесят семь лет спустя ты, Камило, не подрос и не решил покопаться, в семейных тайнах и разобраться с прошлым.
На какое-то время молчание, которым была окружена его смерть, заставило меня усомниться в том, действительно ли я видела дырку в виске, а о сердечном приступе говорили столько, что я почти в него поверила. Я быстро поняла, что это запретная тема, по ночам меня мучили кошмары, но истерик я не закатывала: мисс Тейлор научила меня сдерживать эмоции. Лишних вопросов я тоже не задавала — мама и тетушки встречали их ледяным молчанием.
В конце концов Хосе Антонио собрал всю семью — братьев, маму и остальных женщин, включая мисс Тейлор, — и без утайки поведал о финансовой катастрофе, которая оказалась намного хуже, чем они предполагали. Я в разговоре не участвовала, все решили, что я слишком мала, чтобы что-то понять, к тому же еще не оправилась от последствий отцовского самоубийства. С тяжелым сердцем, потому что они были с нами чуть ли не всю жизнь, рассчитали последних двух служанок, еще остававшихся в покинутом доме; мастифы умерли, а кошки разбежались. Прочая прислуга, шофер и садовники бросили нас несколько месяцев назад, в доме жил только Аполонио Торо, потому что мы были его единственной семьей. Жалованье он не получал, работал за кров, стол, одежду и чаевые, которые ему давали время от времени.
Мои братья, к тому времени уже взрослые, разбежались кто куда, спасаясь от социального давления, вскоре нашли работу и окончательно порвали с семьей. Если в доме и присутствовал некогда семейный дух, он исчез в то утро, когда отца нашли в библиотеке. В детстве я мало общалась с братьями, а позже у нас почти не было шансов встретиться. Многочисленный клан дель Валье закончился для меня в одиннадцать лет, а ты и вовсе с ним не знаком. Единственным членом семьи, который не покинул маму, тетушек и меня, был Хосе Антонио. Он взял на себя роль старшего брата, противостоял разразившемуся скандалу, расплачивался с долгами и безукоризненно заботился о женщинах.
Хосе Антонио разработал план, который предварительно обсудил только с мисс Тейлор, потому что мама и тетушки, которым ни разу в жизни не приходилось принимать ответственных решений, ничего
