Видя, что Геннадий не уходит и вот-вот расплачется, лейтенант с пустым рукавом, засунутым под ремень, сказал:

— Попробуй через райком комсомола. Может, они что…

Геннадий выскочил из военкомата и, не помня под собою ног, помчался в райком. Но и здесь то же самое:

— Понимаешь, четырнадцать лет, да и те еще в октябре исполнятся…

— Да что вы с годами ко мне привязались? Лучше смотрите на меня. Второй год на заводе, наравне с мужиками… Глядите. — И Геннадий ухватил стул за одну ножку и поднял его над собою на вытянутой руке. — Видели?

— Ты тут спектакль не устраивай! — прикрикнула строгая женщина в очках. — Иди зови родителей, мы еще с ними поговорим, доброволец.

— Какие родители! Какие? — закричал Геннадий и выбежал.

На улице не мог сдержать слезы. Очнулся, на плече рука мужчины, который был в комнате райкома.

— Не плачь, малец. Я тебя понимаю. Но с четырнадцатью все равно не возьмут. Ты прибавь два года, раз у тебя другого выхода нет…

Волнение было таким, что, когда открывал пузырек, выплеснул чернила прямо на метрику. «И исправить-то легко было — восьмерку на шестерку чуть подтер да обвел чернилами. И все! А теперь что? Ну какой же я невезучий!»

Сел писать заявление: «Прошу зачислить меня в моряки. Отец на фронте, мать умерла, я сирота».

Метрику исправлять не стал, так залитую чернилами и приложил.

В райкоме отругали. Особенно усердствовала женщина в очках, но на медкомиссию направили.

Здоровье не подвело, прошел по всем статьям. Ухватил справку и на завод. В этот же день получил расчет. Дома взял четвертинку ржаного хлеба, три соленых огурца, положил деньги на стол, а под них записку мачехе: «Поехал на фронт бить фашистов». Даже не снял своей рабочей замазанной робы. Боялся — вдруг передумают и повернут назад, а рабочему человеку доверия больше.

Везли на север, и, когда начались дожди и холода, пожалел не раз, что не взял телогрейку.

В Архангельске увидели войну. Фашистские самолеты бомбили город. Оглушительно гремели раскаты зенитных орудий, рвались бомбы, повсюду крики людей, а потом начались пожары. Особенно долго горели склады.

Прямо с поезда мальчишек бросили гасить огонь. Они целыми днями спасали продукты, обмундирование, ящики с оборудованием. Тушили один пожар, а фашисты сыпали зажигалки в другом месте, и огонь вспыхивал заново…

Наконец-то в городе справились с пожарами, и в флотском экипаже, где разместились юные новобранцы, жизнь постепенно начала налаживаться. В спортзале возобновила работу медицинская комиссия, беспощадно делившая мальчишек на годных и не годных к службе на флоте, счастливых и несчастных. И опять здоровье Гены Таращука не подвело.

«Спасибо родителям… Где-то там отец? Видно, уже узнал о моей радости. Я тоже теперь военный человек…»

А потом долгожданный миг получения военной формы и первое знакомство с морем. Нет, не боевой поход, не морская служба, а переход на войсковом транспорте «Воронеж» из Архангельска на Соловецкие острова, где должна была начать свою жизнь первая в нашей стране школа юнг.

…Выбрался на палубу и спрятался за шлюпкой. Морской воздух с привкусом соли и еще чего-то необычайно свежего и вкусного. Впереди бескрайний простор, еще шире и безбрежнее, чем башкирские степи. Красотища! За кормой весь в тусклых свинцовых переливах след парохода. Какого парохода? Корабля! Конечно, корабля, который идет, режет надвое, разламывает морскую гладь.

…И вдруг, как из гигантского холодильника, дохнуло обжигающим морозным ветром. Вода всколыхнулась, по ней пробежали косые темные полосы, небо упало на палубу и распороло свое обвисшее брюхо об острые мачты. Палуба стала уходить из-под ног, и Геннадию показалось, что качается не корабль, который сразу оказался маленьким и беспомощным, а вздымается и падает свинцово-серое небо. А потом исчезло и море и небо, клочковатый туман облепил все, и были слышны лишь набирающий силу гул ветра да хлесткие удары волн в борта.

Какая же это прелесть — качка! А еще говорили… Как на качелях, вверх, вниз, вверх и с обрыва вниз, аж холодок забирается под сердце. Красотища!

Но уже через четверть часа восторг Геннадия пропал. Тошнота, слабость, а потом свело горло. Морская болезнь, кто не испытал ее, тот не моряк.

«Человек не волен выбирать себе внешность, — думал Геннадий. — Даже здоровье во многом зависит от того, каким ты родился, а вот характер — штука наживная, его надо ковать самому. Его ты можешь сделать таким, каким захочешь. Только многое нужно сделать. Все в себе надо перебрать. И негодное, хлипкое — за борт, безжалостно за борт. Это нелегко, но только так человеком и можно стать. Настойчивому и упрямому лучше и легче все дается в жизни, чем размазне и слюнтяю».

…Вошли в гавань Благополучия. Подали сходни. Ослабевшие, пошатываясь на нетвердых ногах, юнги толпой повалили на причал.

— Тверже ногу, тяни носок, — шутливо встречает у причала старый моряк. — Вы же юнги, так скачите по трапам дьяволами, а не расплывайтесь медузами.

— Ожили, — расправляет в теплой улыбке морщины у глаз пожилой моряк. — На земле вы люди, хотя и качает еще всех вас.

И правда, закроешь глаза, бегут на тебя волны величиною в трехэтажный дом, а корабль вместе с тобою летит будто в пропасть. Нет, земля — она мать родная, а море…

— Море, — словно отвечает мыслям Геннадия пожилой моряк, — надо, чтоб оно тебя полюбило. Тогда вы люди.

Жить стали за каменными стенами Соловецкого монастыря. В ста пятидесяти километрах — Полярный круг, в шестидесяти — фронт.

И сразу будто сама история России обступила мальчишек. Было удивительно ходить по монастырю, спускаться в его гулкие подвалы и тесные кельи, заходить в роскошные храмы и трапезные. Оторопь брала, когда ты вдруг начинал понимать, что многое из того, о чем рассказывают преподаватели, происходило здесь, под этими сводами и за этими толстенными стенами, поросшими мхом.

Пять веков Соловецкая крепость укрывала гонимых властью людей. Цари ссылали сюда непокорных, и они в борьбе с суровой природой создали «Соловецкое чудо». Здесь построили первый в России «небоскреб» — храм Преображения. Русские умельцы соорудили такую доковую систему, что позаимствовать ее сюда приезжали первые в мире мореходы — англичане. Монахи соединили острова архипелага дамбами, а между озерами проложили судоходные каналы. Через острова пролегли шоссейные дороги, здесь, на севере, в теплицах вызревали овощи, арбузы, дыни. В оранжереях выращивались редкие цветы.

Все это было похоже на сказку, и в этой сказке первые дни жили юнги. Спали в казематах, где сто лет назад томились декабристы, обедали в трапезной, занимались в монашеских кельях, а в короткие, свободные от учебы и работы минуты бежали