Кто-то сказал, что границы это незаживающие шрамы земли. И вот я вижу: земля корчится от боли, нанесенной ей колючками недоверия. Верно, та боль и передается в наши глаза, когда взгляд достигает края своей земли. Я пытался убедить себя, что земля по ту сторону колючей проволоки мне чужая, но не мог найти никакой внешней разницы между той и этой землей.

Поезд продолжал движение, пересекая пейзаж по диагонали. Природа спешила исправить допущенный промах. Граница в очередной корче вильнула в сторону и вскоре вовсе пропала, освободив глаза от угрызений совести.

Так совершился мой вход в Армению, первое приближение к Акопу Акопяну. Теперь-то я знаю многое из того, о чем раньше мог лишь догадываться. Армения с готовностью распахивала передо мной свои двери, преображаясь и меняя лик за каждым новым поворотом, перекрестком, подъездом.

Акоп Акопян начинается за углом направо или же прямо по ходу движения в зависимости от того, куда вы попадете вначале — в Музей современного искусства или на третий этаж Национальной галереи. Тут и там Акопу отдана полная стена, по семь или восемь полотен.

Я попал сначала за углом направо. Еще пять шагов, еще два шага выступ, перегородивший зал, кончится, и за ним возникнет новая стена, наполненная Акопом.

Еще полшага! Я еще не ведаю того, что откроется мне за углом, и потому шагаю по залу расслабленной музейной походкой, продолжая восторженно спокойно любоваться полотнами, искусно развешанными по стенам на всем протяжении моего взгляда.

Акоп еще закрыт углом выступа — и до него четверть шага.

— Теперь смотрите! — восклицает мой вездесущий гид Меружан.

Не могу вам передать первого впечатления от Акопа, оно испарилось, ибо было предварено направляющим окликом. Начну сразу с пятнадцатого, двадцать восьмого, семьсот сорок первого.

Значит так: я стоял у подножия пейзажа (вон какая долгая понадобилась оговорка). Передо мной была пробита брешь в стене: 73×100, и там, в проеме бреши, раскрывалось рукотворное мироздание, до боли знакомое, ни на что не похожее.

Это была согбенная гора, мучительно прораставшая из земли. Это был манекен, нагло присоседившийся рядом с живыми цветами. Это был пейзаж, набитый обезглавленными безрукими человеческими существами, да что там, это были одни костюмы, лишенные плоти. Да как может такое быть?

Склоняюсь над табличкой: «Нет! — нейтронной бомбе». 195×300.

— Самое главное дать правильное название, — поясняет Меружан, певец гармонии и властелин метафор. — Правильное название повышает проходимость на 333 процента.

Где я видел это? Уверяю вас, гражданин искусствовед, я этого никогда не видел. Вот в чем великий секрет Акопа. На его полотнах я мгновенно узнаю то, чего никогда не видел.

Секрет, который ничего не объясняет, с ухмылкой бросит искусствовед из своего сомневающегося угла. А ведь это уже семьсот сорок третье впечатление от Акопа, поэтому проще всего переименовать его в секрет № 1. Так вот почему они безголовые: нейтронная бомба взорвалась. А я-то думал…

Интересно, отчего там на переднем плане дорога смазана? Вопрос не столько следовательский, сколько исследовательский — мне самому необходим ответ.

По бокам дороги постройки и предметы выписаны с достаточной резкостью, а сама дорога смазана — отчего бы? Так ведь это дорога, оттого она и смазана. От скорости смазана.

Спросить бы у художника. Вот он, кстати, сидит у соседней картины, давая пояснения вопрошающим. Ах, это всего-навсего автопортрет. Он не отвечает, а задает новые загадки. И вовсе не автопортрет, а портрет кинорежиссера А. Пелешяна, 130×73.

Я не смею спрашивать у художника, ибо он уже ответил на все вопросы бытия, выставив на обзор свои полотна. А если там что-то недосказано, так это всего два-три слова, выбитых на медной табличке.

Отчего же все-таки дорога смазана? И как она называется?

Шаг вперед, традиционный полупоклон перед табличкой.

«Акоп Акопян, г. р. 1923. На краю деревни. 93×141».

И это все! Никаких вопросов! Снимите (хотя бы мысленно) оставленную в гардеробе шляпу и молча созерцайте край деревни, зацепившийся за сердце.

Хотите знать секрет № 2? Великий лаконизм искусства. Одна строка, проведенная кистью, способна вместить в себя тома.

О господи, пошли мне иной жанр, разве ты не чувствуешь, что я не в силах остановиться. Книга состоит из страниц, страницы из строчек, строки из слов, слова из букв, и это все вместе взятое обязано изливаться нескончаемо, этакий изнуряющий фонетический конвейер, не оставляющий никакой надежды на пробел, хотя бы на минутную передышку. И я прикован к моему конвейеру, стою на страже слова, с перерывом на 8 часов сна, не более того.

Сделайте пробел, гражданин редактор, хотя бы перебивку номером главы, чтобы я мог набрать глоток воздуха в грудь.

Фу, дайте отдышаться. Напрягаюсь внутренним зрением: что же было на краю деревни? Не могу вспомнить. А может, медные таблички перепутались в памяти?

Но вот за что зацепился мой взгляд: 1923. Акоп родился в моем году. Мы с ним на этой планете не единственно современники, но и ровесники. У меня уже есть на примете несколько моих ровесников, за которыми я неустанно слежу: мы появились на свет в один год — и что же мы сделали для родимой планеты?

Чарлз Бейл, г. р. 1923, уроженец Оттавы, гражданин Канады, физик, ведет исследования в области ядерной плазмы, намереваясь одарить человечество новым изобильным источником энергии.

Елизавета II, г. р. 1923, королева Великобритании, со дня рождения прописана в Букингемском дворце, поклонница живописи и других искусств, недавно принимала папу римского, собирается с визитом вежливости на Канарские острова. Считает высшей гражданской доблестью не вмешиваться в дела своего государства.

Фридрих Теодор Амадей Кугель-Фогель, г. р. 1923, профессор парапсихологии