Шрифт:
Закладка:
Вскоре я узнала, что ношу под сердцем ребенка. Для всякой лютины это приговор. Я понимала, что могу попасть на виселицу, и боялась, что Диггори осудят за связь с лютиной. В те годы нас и за людей-то не считали. Я должна была избавиться от ребенка, но не смогла пожертвовать ни одним из нас. Страхи и сомнения вынудили меня отправить Диггори письмо. Он оставил адрес на случай, если дома возникнут какие-то сложности, и вряд ли мог представить, что получит от меня такую весть. Несмотря на обстоятельства, его ответ подарил надежду на лучшее. Он обещал, что вернется через пару недель и позаботится о нас.
Я поверила ему и продолжала верить даже после того, как он не сдержал слово. Силиции стало хуже, и Диггори был вынужден остаться с ней. Молясь за всех нас, я терпеливо ждала. Диггори было уже под сорок, он хотел дать тебе семью, кров и достойное имя. А я бы могла как прежде приходить в ваш дом, наблюдать, как ты растешь, и быть рядом, продолжая службу лютиной.
Увы, ни одно его обещание и ни одна моя надежда не сбылись. Спустя несколько недель он написал, что подхватил островную лихорадку.
Бильяна прервалась, потянулась к жестяной коробке, украшенной золотым растительным орнаментом, и достала стопку писем. Затем перебрала их, точно колоду карт, и скинула себе на колени несколько запечатанных зеленых конвертов, а остальные отдала Дарту – на, мол, сыграем партию. Цвет их за долгие годы потускнел, но еще сохранил узнаваемую синеву и нацарапанные острым пером буквы. Витиеватым, как орнамент, почерком, знакомым Дарту по расходным книгам, были выведены имя и город, подтверждающие все сказанное.
– Шли недели, а он не возвращался и больше не присылал писем, – продолжила она, нервно перебирая в руках зеленые конверты. – После новости об островной лихорадке я места себе не находила, хотела сорваться и бежать в Делмар, чтобы спасти тех, кого любила. Но я осмелилась лишь на то, чтобы обратиться к Холфильдам. Никто из них не озаботился судьбой Диггори, все только облегченно выдохнули, когда он уехал. Как дети, оставленные без присмотра, они увлеклись каждый своей игрой, дорвавшись до свободы и денег.
Я утешала себя тем, что отсутствие вестей лучше, чем плохие вести, и ждала. Скрывать положение становилось все труднее. Я боялась, что мой обман разоблачат и все кончится виселицей. Я рисковала каждый день, пока носила тебя под сердцем. Когда живот подрос и всякая одежда перестала его скрадывать, я заперлась в безлюде. О нас заботился Гонз: приносил еду и поддерживал мою ложь о страшном недуге. Из-за его убедительных рассказов домограф и сунуться ко мне не смел. Благодаря Гонзу нам удалось сохранить тайну твоего рождения.
Несколько недель мы были вместе: я качала тебя на руках и пела колыбельные о далеком море, теплом доме, который тебя ждет, и о том, что скоро твой отец вернется. Мне казалось, что так я успокаиваю младенца на руках, но эта наивная сказка действовала и на меня, пока не…
Бильяна прервалась на полуслове и выложила на стол четыре конверта сургучными печатями вверх – по несколько на каждом. Лишь тогда Дарт понял, что принял за неотправленные письма те, что вернулись обратно, не найдя получателя.
– Гонз регулярно проверял Плавучую почту, чтобы не пропустить послание из Делмара. Но в этот раз он принес мои письма. Их не смогли доставить, поскольку съемные комнаты заняли другие жильцы. Никто не знал, что случилось с предыдущими постояльцами. Но, едва увидев эти конверты, я поняла, что все кончено.
Не помню, как оказалась у дома Холфильдов. Ноги сами принесли меня к ним. Я пришла к твоим родственникам по крови, чтобы поделиться главным секретом и самой большой болью. На этот раз меня даже на порог не пустили. Наверное, я была слишком напориста, чем разозлила Дору. Она заявила, что Холфильды не примут чужого выкормыша, и пригрозила доложить обо мне кому следует, если я не оставлю их в покое. Богатые семьи всегда остро реагируют на появление лишних наследников. Бросаются как собаки, у которых отнимают последнюю кость. Я наблюдала это и раньше, когда служанка Холфильдов родила близнецов от Донована, твоего дяди. Спустя годы эта женщина, принятая в лоно семьи, покинула город, увезя с собой не только детей, но и приличную часть состояния, причитающуюся сыновьям. Холфильды боялись, что со мной это повторится, а я, утратив доверие, больше не надеялась на их помощь. Подумывала сбежать, но вовремя сообразила, что это опасно. Уже настала зима, ты был совсем малыш. В такой холод я не могла скитаться с младенцем на руках. Долгие недели носить тебя под сердцем, а потом загубить? О нет. И я не нашла ничего лучше, чем отдать тебя в приют.
– Правильно. Так поступают со всеми нежеланными детьми.
Впервые за весь разговор Бильяна посмотрела на него, и Дарт заметил, что ее серые глаза блестят от подступивших слез.
– Ты был желанным и любимым ребенком, – сказала она твердо, точно каждым словом забивала гвоздь в доску, чтобы похоронить все его сомнения. – Прочитай письма, в них все: радость от известия, слова любви, мечты о будущем…
– Нет. Я не буду читать вашу переписку. – Он сложил конверты обратно в жестянку и неожиданно для самого себя спросил: – Ты плакала, когда меня отдавала? – Заметив ее замешательство, он пояснил: – Сторож в приюте часто рассказывал о той ночи, когда ты принесла меня. Я слушал все как местную байку, вначале принимая за правду, а потом спотыкаясь о красивую выдумку про слезы-льдинки, застывшие на щеках. Я был уверен, что никто не плачет, когда избавляется от обузы.
– Не говори так! – выпалила Бильяна и тут же разочарованно выдохнула. Взметнулась и опала, точно потревоженная ветром занавеска. – Я не избавлялась от тебя, а спасала. И, да, я плакала, расставаясь с тобой, потому что не такой судьбы мы желали нашему сыну.
Осознав, что брошенные в сердцах слова обидели ее, Дарт виновато опустил голову.
– А отец? Ты знаешь, что с ним случилось?
– Нет. Но я уверена, что, будь он жив, то обязательно исполнил бы обещание. Он бы не оставил нас.
– Зато это
