— Леонель, ты слышишь меня? — вырвал из задумий Адияля Леонардо Эйдэнс.

— Что?

— Ты готов принять в командование батальон своего отца, Адияль? — спросил король.

— Нет.

Златогривый вопросительно посмотрел на него.

— Но почему?

— Я не хочу брать на себя ответственность за жизни других людей. Я не готов к этому. Да и не заслужил.

— Но батальон твой. Неужели ты готов отречься от него? Многие солдаты, числящиеся в нём, служили твоему отцу. Он хотел бы видеть тебя командующим этого батальона.

— Откуда вам знать, чего хотел бы мой отец? — сказал он, а затем задумался. — Знаете, если я могу такое просить, то я бы хотел, чтобы им командовали Джеймс и Ольгерд.

— Ольгерд уже командует развед. корпусом… — поспешил прояснить Эйдэнс.

— В таком случае Джеймс способен на это. Его чин в развед. корпусе не столь важен, а значит, он может принять батальон, — предложил Леонель.

— Хорошо. Свяжитесь с ними, — заключил Златогривый.

Где-то в конце пути…

Любимой Лисан Лузвельт.

Дорогая, я долго не решался написать тебе такое письмо, которое бы смог отправить, хоть и получил миллион таких писем от тебя… Я не читал их. Боялся. А сейчас я слишком далеко от того места, где оставил их. Но знаешь, я исписал не одну стопку листов, где обращался к тебе. Я трус, признаю. Но сейчас многое изменилось. Последние дни многое изменили в моей жизни. Я вновь встретил людей, которых, думал, никогда не встречу. Мои друзья из лагеря дяди Эверарда. Она прелестные, я бы хотел вас познакомить. Я чуть не совершил ужасную ошибку, но мне помогли вернуться на правильный путь. Я пока не знаю, чего хочу добиться, но уже понимаю наверняка, что обязан жить. Ныне моя цель — освобождение моей страны, а затем и поиск чего-то нового.

Я виделся с отцом. Да со всеми виделся. Я вспомнил всех. И наконец вспомнил все свои клятвы и обещания. Все свои долги. Но это все не столь важно, сколь то, что я наконец понял. Главное в моей жизни сейчас — прожить её так, чтобы был доволен не только я, но и те, что за неё отдали свои души… Мне ещё очень многое предстоит тебе рассказать. Да и столько всего написать стоит заново…

Скажи мне, где ты сейчас? Счастлива ли ты? Как много огней окружает тебя? Как много людей окружает тебя? Надеюсь, у тебя всё хорошо.

Столько ещё всего… Столько всего! Но будь уверена: это не последнее письмо.

P. S. Я люблю тебя ничуть не меньше, чем тогда. Прости за всё.

От Адияля Леонеля.

VII.

Прошедшая ночь для короля и его десницы оказалась весьма изматывающей. Они, словно сорвавшись с цепи, осаждали друг друга, доказывая с пеной у рта свои позиции, перемалывали все те недавно сложившиеся обстоятельства. Более всего доставалось Златогривому по поводу решения отложить начало боевых действий. По мнению Эйдэнса, это решение может плохо сказаться на конечном результате, несмотря даже на то, что, в общем и целом, был солидарен с королём в моральном плане. Златогривый же по истечении своих запасов терпения стал отвечать довольно грубо и резко, затрагивая в некоторых моментах происхождение Леонардо Эйдэнса. В конце концов, оба пришли к единому мнению, что изменить ничего уже нельзя. Однако самым тяжелым для короля Невервилля перед столь значимым и волнительным днем стало увиденное во сне.

— Лео, извинись сейчас же перед сыном короля! Иначе тебе придётся иметь дело со мной!

— Всем известно, что ты мне ничего не сможешь сделать. Так что не зарывайся, Норберт.

— Ребята… Пожалуйста, не ссорьтесь, это же всего лишь игра… Я уверен, Норберт не хотел меня обидеть. Ведь так? — своим детским лёгким голосом пытался замять распрю между друзьями Зельман.

— Зел, ты бы помалкивал. Таких трусов, как ты… я давно не видел.

— Лео, ну перестань, право дело!

— Почему вы ссоритесь?! Нельзя было без конфликтов обойтись?

— Зел, это всё Лео… Ты же видишь!

— Посмотрим, что ты скажешь. Ну? — настаивал холодным тоном Леонардо. Его взгляд был настолько ледяным и пугающим, что все, включая других ребят, с которыми они играли, пытались как можно меньше смотреть на него. Кроме Зельмана.

— Я хочу, чтобы вы оба извинились.

— Да чтобы я извинился перед ним? Зел, ты, должно быть, шутишь? Перед этим оборванцем, чья мать ходит по вельможам, а отец пьёт да шутом при дворе выступает? — размеренно и намеренно громко произнёс Леонардо.

— Это всё брехня! Моя мама — лекарь, а отец болен, и потому пьёт лекарства на спирту, а не алкоголь! Зел, докажи ему! Я же прав!

Зельман отвечать не стал, а лишь умчался со двора. После он громко и звучно рыдал во весь голос. И никто не подходил к нему, хотя он точно знал: все слышат. Когда отец вызывал в свои покои девиц, всё было прекрасно слышно, потому и сейчас при том, как он ревел, вероятности, что крик души ни до кого не доходил, не было. Всем было просто безразлично. Даже у его сводного брата, который точно был у себя, в соседней комнате, не было ни малейшего интереса, что стряслось на сей раз. И всё по той причине, что Эстороссо Мудрейший не терпел, когда мужчины плачут, а если этого мужчину поддерживает или успокаивает другой мужчина, он прямо говорил, мол, во дворце нет места мужеложцам. Если же дело касалось кого-то из его детей, то лучше было бы, если все сделают вид, что никто ничего не слышит. Мало кто решался перечить сумасбродному правителю, в чьём расположении вся стража. В том числе и наследник трона младший сын Вэйрад. Единственный, кто мог себе позволить зайти и поинтересоваться, что стряслось, был Мариус Ольд. И тогда зашёл Мариус Ольд.

— Хотелось бы знать, почему юный принц плачет? Да так громко. Не боитесь ли вы отца своего?

— Да пусть хоть четвертует! Он давно хочет избавиться от меня…

— Не говорите так. Ваш отец… скажем, довольно занятой человек. На его плечах целое государство, поэтому ему не всегда удаётся быть добрым и ласковым отцом.

— Да он в жизни своей таковым не был никогда!

— Неужели причина твоих слез вновь в отце? — спокойно осведомился Мариус Ольд, присев рядом.

— Почему мои друзья постоянно ссорятся… Они вообще не могут найти общий язык…

— Думаю, дело в том, что они друзья тебе, но не друг другу. Это грустно, но бывает и так. Ты же про Леонардо и Норберта?

— Да…