Они двинулись пешком, без лошадей, напрямую по бездорожью, вдоль почти бесплодного и безлюдного каменистого русла реки Иордан. Почему рабби предпочел такую дорогу было ли это вызвано просто осторожностью и его желанием избегать слишком людных мест или за этим стояла какая-то более важная и глубокая причина, он не объяснил. В последние дни он вообще мало говорил, лишь иногда отвечал на вопросы, был как никогда задумчив. Чувствуя это, ученики старались общаться друг с другом в основном лишь в те минуты, когда его не было рядом.

Поначалу идти было несложно, но с каждым днем усталость, к которой примешивалась тревога относительно истинной цели их путешествия, остававшейся неясной, все сильнее брала верх. На четвертый день они миновали Скифополь, старинный греческий город с высокими стенами и многочисленными ремесленными лавками, где продавались изделия из ливанского кедра. Вечером шестого дня заночевали у подножия неприступной крепости Александрией, расположенной на Лысой горе, в застенках которой царь Ирод когда-то уморил свою любимую жену в результате ложного навета на нее, а затем впал из-за ее смерти в отчаяние. На седьмой день они пополнили свои запасы провизии, оказавшись в растущих прямо среди пустынных скал обширных финиковых рощах у некогда большого, а теперь полузаброшенного города Фасаил. Недалеко от этого места наставник совершил продолжительную молитву подле широкой сухой каменистой скалы, где он когда-то постился и испытывал свой Дух сорок дней. Наконец, днем накануне они вошли в древний Иерихон — первый город, обетованный Моисеем евреям после их многолетних скитаний по пустыне, стены которого тогда рухнули от мощного звука труб войска Иисуса Навина, открыв евреям путь в их земли. Священники Иерихона встретили Учителя крайне настороженно, ибо и до них дошли слухи, что тот нарушает в своих проповедях закон Моисея, но при этом, к счастью, не отказали в еде и ночлеге. Передохнув и набравшись сил, путники покидали Иерихон рано утром, собираясь пополнить запасы воды и еды по пути на рынке, находившемся сразу за городскими стенами. Но им помешал случай, который они потом долго обсуждали в этот день. У дороги сидел человек с большим тюрбаном на голове — местный слепой, просивший милостыню. Когда путники проходили мимо него, он вдруг громко назвал вслух имя Учителя, закричав, что тот — сын царя Давида, и попросил вернуть ему зрение. Учитель остановился и ответил ему, что тот теперь может видеть. Человек тут же широко открыл глаза, стал кричать еще громче о том, что он прозрел, а затем встал и пошел вслед за ними. Однако, не пройдя и сотни шагов, он споткнулся и неловко упал, лицом в землю. Изумленные жители стали кричать, что слепец — лжец, затем посыпались и оскорбления в адрес самих путников. Учитель лишь дал им знак рукой не отвечать, и они ушли своей дорогой, не успев запастись ни водой, ни едой. Во время привала, увидев, что наставник их сейчас, скорее всего, не слышит, путники продолжили оживленно обсуждать случившееся утром:

— Может быть, он на самом деле и не прозрел. А что, если ему просто показалось? Ведь даже и у зрячих порой бывают странные вспышки перед глазами и непонятные видения.

Тома, бывший плотник, которого ценили за то, что он к любому делу относился очень аккуратно и ответственно, был рядом с нищим, хорошо видел, как тот широко открыл глаза и встал, но сомнения все равно не покидали его.

— Ну да, и после этого он быстро встал и шел за нами на своих двоих, рассматривал небо и горы, кричал от изумления. Скорее всего, он просто не смотрел себе под ноги, поэтому и споткнулся о тот камень. Откуда ему вообще было знать, что человек, шагая, должен смотреть себе под ноги?

Бар Таламей, о котором Учитель как-то сказал, что он — единственный человек, совершенно лишенный лукавства, не мог даже и представить себе, как можно усомниться в чуде, совершенном, уже далеко не впервые, прямо на их глазах.

— Тома, ты же видел Лазаря. Когда мы уходили, он был жив, сидел подле своего дома, хотя до этого уже четвертый день как лежал мертвым и так вонял разлагающейся плотью, что ни у кого даже не было сил подойти к нему.

Шимон на правах старшего дал указание трем другим своим спутникам обойти местность вокруг, в надежде хотя бы издали увидеть хоть какое-то пятнышко зелени среди скал. Но посланники вернулись еще более изможденные, чем раньше, без всякого результата. Юный Иоанн, сын Зевдея, младший брат Иакова, тоже рыбака из Капернаума и самого доверенного после Кифы последователя наставника, устало положил голову на большое плечо Левия Матфея. Во внешности Иоанна, которому лишь недавно исполнилось семнадцать, по-прежнему было что-то детское и даже почти ангельское: светлые длинные локоны, наивный взгляд, тонкие руки и плечи. Со стороны он мог бы показаться слишком незрелым для столь серьезной мужской компании, но Учитель не отверг его, а, наоборот, с первых же дней стал относиться к нему заботливо и по-отечески тепло. Во время вечерних трапез Иоанн часто занимал самое почетное место, по правую руку от рабби, зачарованно внимая его мудрым речам.

— Матфей, ты ведь много раз бывал в Ершалаиме? Мне так не терпится увидеть его. В детстве он мне часто снился. Отец будет очень горд за меня и Иакова.

Левий Матфей, как всегда, когда выдавалась свободная минута, приводил в порядок свои записи. Он постоянно носил с собой в нагрудном кармане хитона куски пергамента, на которых чернилами, но чаще просто кусочком угля делал подробные записи, стараясь не упустить ничего важного из проповедей и просто слов Учителя, сказанных им в какой-нибудь бытовой ситуации. Он также, правда кратко, фиксировал самые важные из событий, которые с ними происходили. До того как стать одним из «ловцов душ человеческих» Матфей был мытарем главной римской таможни в Капернауме, бывшем не только рыбацкой деревней, но и пропускным пунктом по дороге из Сирии. Ремесло мытаря считалось самым презираемым, но в то же время очень ответственным и доходным, поэтому, когда Левий Матфей, будучи в весьма зрелом возрасте, решил бросить его, чтобы посвятить себя учению, этот поступок поверг весь город в изумление.

— Ершалаим особенно прекрасен на рассвете, когда смотришь на него с окрестных холмов. Огромные листы золота, покрывающие крышу Храма, ослепительно сияют и играют бликами в лучах восходящего солнца, а стены Храма такие белые и чистые, что издали похожи на снег, который зимой порой ложится на вершины гор. Во время праздника Песах в городе