Перед тем как гроб был опущен в могилу, Гюго стал на колени и поцеловал его. Он всегда придерживался этого ритуала. Когда он уходил, его окружила толпа. Незнакомые люди пожимали ему руку. «Как любит меня этот народ и как я люблю его!»

Тотчас же вместе с Жюльеттой, Алисой и детьми он уехал в Брюссель, где Шарль жил со времени своей женитьбы, – нужно было уладить дело с наследством, обремененным долгами. Некоторые осуждали Гюго, говорили, что он просто воспользовался удобным предлогом, чтобы уехать, вместо того чтобы занять определенную политическую позицию. Однако ему действительно необходимо было находиться в это время в Бельгии. Алиса и Шарль привыкли ездить на курорт в Спа, пристрастились там к игре и, проигравшись «дотла», задолжали большую сумму. Записная книжка Гюго, 8 апреля 1871 года: «Алиса и внуки позавтракали… Затем мы вместе с Виктором направились к нотариусу Ван Хальтену. Он сообщил нам весь счет долгов семьи. Долги, объявленные в Брюсселе, составляют больше 30 000 франков… К 30 000 франков этих долгов (Алисы и Шарля вместе) следует прибавить 41 125 франков долга по газете „Раппель“ и 8000 франков по распискам доктору Эмилю Аликсу. Кроме того – расходы, связанные с похоронами в Париже и оплатой нотариуса в Брюсселе…» 9 апреля 1871 года: «Я предупредил Виктора, что Алиса должна вернуть неоплаченную шаль (шаль с золотыми пальмовыми ветками стоимостью 1000 франков) и что я ни в коем случае не заплачу за нее, не желая, чтоб эта сумма была отнята у двух малолетних детей…»

Гюго внимательно следил за событиями в Париже. Они были плачевны. Французы дрались между собой на виду у противника. Если бы Гюго полагал, что он может быть чем-то полезен, то, несмотря на семейные обязательства, возвратился бы в Париж. «Бесспорно, ничто бы меня не удержало. Но я мог лишь, как мне казалось, ухудшить обстановку. Моя слабость – говорить всегда только правду, ничего кроме правды, всю правду. Что может быть более неприятным?.. Собрание меня не принимает. Коммуна меня не знает. Конечно, это моя вина…» События ухудшались. Коммуна, сражаясь, убивала и сжигала. Версальцы обстреливали Париж. «Короче говоря, Коммуна столь же безрассудна, как жестоко Национальное собрание. Безумие с обеих сторон. Но Франция, Париж и Республика выйдут из положения…» – добавил он, веря, что в конечном счете мудрость древней страны восторжествует. Двадцатого августа он узнал о смерти Эмиля Дешана, старого своего друга, умершего после ужасных страданий на восьмидесятом году жизни. При свете луны, среди деревьев на площади Баррикад, он услышал, как пел соловей, и ему пришла мысль: «Не воплотилась ли в соловья душа одного из дорогих умерших?» Жанна говорила во сне: «Папа». Отец ее умер. Теперь дед учил Жоржа чтению. Он писал стихи для газеты «Раппель». Они назывались «Вопль» – то был призыв к сражавшимся прекратить ужасную резню: