осуществимость идеалов, «светлое будущее» и стагнация истории, общая и частная собственность, мотивированность труда в условиях обобществления собственности, огосударствление «общенародной собственности» и превращение ее в собственность партийно-корпоративную и т. д.). Послереволюционный период в России и период после Второй мировой войны в европейских социалистических странах привели к кризису утопической мысли. Утопизм, или тем более социалистический утопизм, в значительной мере потерял свою популярность. Означает ли это конец «эры утопизма» в мировой общественной мысли? Разумеется, нет. Утопизм — одно из существенных свойств социальной психологии человека. Так же как невозможно установить, когда это свойство впервые появилось, так и нет никаких оснований считать, что события XX в., при всей их значительности и трагичности, убили в человеке способность дополнять (мысленно совершенствовать) действительность научно-фантастическими конструкциями социального и экономического характера. Не подлежит сомнению, что утопизм (и социальный, и технический, и экономический, и экологический, и этносоциальный) есть неизбежный элемент человеческого мышления вообще, — это одна из типичных форм критического осмысления действительности, выражение неудовлетворенности ею, желание преодолеть вопиющие недостатки, сопоставить действительное и желаемое. Короче, утопии — один из двигателей человеческой истории, способ сопоставления сущего с идеалом. Это не только не снимает, но, наоборот, обостряет вопрос о крайней опасности срочной, насильственной, бескомпромиссной реализации утопических идей, каковы бы они ни были изначально. Опыт XX века в этом отношении более чем выразительный.

Давно замечено, что утопическое мышление переживает особенное напряжение в периоды социальных, экономических и национальных кризисов. То же происходит и в наши дни. Потрясения, переживаемые нашей страной на сломе недавно еще господствовавшего общественного строя, и глубокий экономический кризис тут же запустили в ход механизм безоглядной идеализации и давнего, и даже, как это ни невероятно, недавнего прошлого и, с другой стороны, идеализации социальных отношений и экономики так называемых «цивилизованных» стран, т. е. стран, давно живущих по законам рынка и рыночных отношений, а также этническую (националистическую и шовинистическую) идеализацию. Создается новый комплекс утопических представлений и легенд, имеющий и бытовой, и политический характер, непрерывно отображающийся в публицистике.

Так, распространилось наивное представление о беспроблемности общественного устройства и экономики США, Германии, Англии, Франции, Японии. Для того, чтобы поверить этому, надо, с одной стороны, быть плохо осведомленным в действительных тамошних условиях, либо в очередном увлечении не замечать очевидного и начисто забыть всю великую литературу, философию, социологию этих стран — и старую, и современную, поднимавшую множество проблем (фактического неравенства, эгоистического индивидуализма, асоциальности, деструкции культуры, сложнейшие экологические проблемы и т. д.). Не случайно социально-утопические идеи, социально-утопические художественные сочинения, научно-фантастические романы с элементами социального утопизма в сочетании с антиутопиями, дистопиями и «романами-предупреждениями» продолжают там возникать и издаваться. Высокий уровень благосостояния населения наиболее развитых стран породил новые проблемы «общества потребления» и совсем не снял большинство старых проблем, и они, в свою очередь, стимулируют утопические элементы в современной общественной мысли.

Для художественной интеллигенции, психологов и философов европейских стран и США характерны настроения «конца века» (fin de siécle), экологической апокалиптической катастрофы.

Сейчас в российской общественной мысли можно встретить утверждения, согласно которым ничего этого нет, что развитие западных стран и их культуры беспроблемно, а все остальное — измышления советской пропаганды. Однако факты говорят об ином. Изобилие потребительских товаров, очень впечатляющее на фоне наших недавних дефицитов или нынешней дороговизны, вовсе не сняло проблем, которые существуют и продолжают обсуждаться. Продолжают возникать и утопические сочинения. Этот факт должен внушать не пессимизм (человечество не может расстаться с традиционной наивностью!), но, прежде всего, оптимизм — способность к критической оценке действительности не утрачена, и поиск выходов из общего кризиса (а наш кризис — один из его вариантов) продолжается. Для литературоведов, фольклористов, социологов это означает настоятельную необходимость продолжать исследования природы утопизма на разных социальных уровнях. Если речь идет о литературе или других видах художественного творчества и общественной мысли в нашей стране, то, вероятно, следует, кроме того, решительно совершенствовать способы их объективного анализа, которые позволили бы четко отличать естественные формы утопизма и формы приспособленческие, популистскую имитацию утопизма, соотношение утопизма и антиутопических тенденций. Это может подготовить нас к трезвому восприятию новых витков утопизма, которые, вероятно, ожидают нас, и движение по которым, как говорилось, уже началось.

И, наконец, последний вопрос. Утопические идеи, системы, движения зачастую трактуются как плод измышления ученых умов кабинетной элиты. Мы, разумеется, далеки от того, чтоб отрицать роль великих утопистов прошлого в истории утопизма. Однако теоретическое допущение, что утопизм есть неизбежное качество социальной психологии, должно быть подкреплено сознанием того, что утопические идеи, легенды и движения рождались и развивались задолго до появления ученого утопизма, развивалось параллельно с ним и независимо от него. И более того, именно народные утопические идеи (обычно в форме легенд) были тем фундаментом, питательной почвой, без изучения которой история утопизма непредставима. Это и подвигло нас на издание этой книги.

Здесь не место разворачивать эту тему вглубь и вширь. Характерно, что именно в 1960-е гг. на волне развивавшегося общественного движения в нашей стране появилась целая серия исследований русского народного социального утопизма. В основе этого нового тогда направления лежало стремление выяснить, каковы закономерности возникновения утопизма вообще, имеет ли он корни в обыденном сознании, что для России означало: имеет ли он корни в социальной психологии крестьянства, в ее историческом развитии и какова доминанта его менталитета? Изучение социально-утопических легенд и движений (о «золотом веке», о «далеких землях» и об «избавителях») в работах А. И. Клибанова было дополнено интереснейшими материалами по социально-утопическим легендам у русских сектантов и их роли в так называемых еретических движениях, связь с которыми нами предполагалась и была намечена, но не изучена специально.

Как показано было в этой книге, в обыденном крестьянском сознании формировались не логически мотивированные теории, а преимущественно легенды, бытовавшие в виде слухов, вестей, устных рассказов. В XIX в. образовался также целый слой социально-утопических сочинений, проповедей, поучений и т. д. людей из народа — крепостных крестьян, сектантских проповедников, харизматических лидеров и др. Стало выясняться, что многие из этих легенд и учений были известны Л. Н. Толстому, Ф. М. Достоевскому, Н. А. Некрасову, П. И. Мельникову-Печерскому, А. К. Толстому, А. Н. Островскому, Г. И. Успенскому, В. Г. Короленко, Н. К. Михайловскому, многим писателям-народникам, Н. С. Лескову, Д. Н. Мамину-Сибиряку и др. Можно было бы также назвать десятки имен литераторов XX века.

Уже это перечисление имен писателей, сыгравших значительную роль в истории русской литературы, свидетельствует о том, что народная социально-утопическая традиция и ее роль в русской литературе — достаточно важная проблема для нашей литературы и литературоведения. Многие подобные эпизоды были выявлены авторами коллективных монографий «Русская литература и фольклор»,[1076] однако до сих пор нет общего обзора и обобщения этих наблюдений. Подобную задачу мы