сталинского и брежневско-сусловского времени ответ на основной вопрос был предельно прост. Всякое социальное мечтание, фантазии, упования, не освященные авторитетом марксизма-ленинизма, утопичны и иными быть не могут, как не может быть и никакой футурологии — это буржуазная лженаука, которая тщится заменить собой научные представления о коммунизме как бесспорном будущем человечества. Правда теперь, после всех трагических событий 1980-х — 1990-х гг., этот простейший стереотип не пользуется популярностью. Значит ли это, что его просто надо забыть, оставив открытыми и все остальные вопросы, напряженно обсуждавшиеся на протяжении XVIII–XX вв.

Первый из них сколь прост, столь и сложен. Напомним об этом вопросе, как его задавал академик Н. Н. Конрад: действительно ли история телеологична и развивается от плохого к хорошему, для того чтобы, в конце концов, воплотиться в некоем идеале общественного устройства? Короче говоря, имеет ли право на существование, оправдывается ли фактами истории так называемая теория прогресса?

Историки в будущем еще не раз будут удивляться тому, что создатели фашистских государств и коммунистических тоталитарных режимов считали вправе называть себя «социалистами» и, безусловно, придут к выводу — и те и другие были «утопистами». Рассуждения о личности вождя, дуче, фюрера или каудильо тут ничего не изменяли. Причем одна «утопическая» концепция основывалась на убеждении в том, что человек неисправимо злобен, агрессивен, объединить людей может только кровное родство («кровь и земля»). Раса господ — «белокурых зверей» — должна иметь право построить свой национальный социализм за счет других народов. Это и будет «новый порядок», который, якобы, продлится тысячу лет («тысячелетний рейх»). Другая концепция официально исходила из того, что человек, напротив, добр или может быть добрым, его можно научить и даже заставить быть добрым. Поэтому нужна и в конце концов произойдет мировая революция, которая покончит с враждой классов, государств, народов, и свободные люди обеспечат невиданный технический прогресс, который сделает всех счастливыми, и люди в идеальном обществе сами станут идеальными.

Первая из этих концепций провозгласила открытый разбой, и народы, возглавленные своими «спасителями», фюрерами, дуче и т. д., ринулись в бой за достижение своей цели, повергнув мир в пучину Второй мировой войны. Вторая концепция претерпевала заметные изменения (мировая революция не происходит, придется строить социализм в одной, отдельно взятой стране или позже в масштабах «социалистического лагеря»). Вместе с тем, произошло полное выветривание первоначальных терминов и лозунгов, полнейший их отрыв от того, что реально творилось в стране.

Источники утопической мысли весьма разнообразны. Определенную роль здесь сыграло христианство. Может быть, следует напомнить, что истоки представлений о греховности человека, помимо прочего, содержались в христианской концепции первородного греха и неотвратимости наказания за него даже после смерти. С другой стороны, важнейшим компонентом христианства является ожидание второго пришествия Иисуса Христа и наступление вслед за этим тысячелетнего царства Божьего на земле (хилиазм), столь напоминающего «светлое будущее», обещавшееся утопистами всех разновидностей. Вместе с тем невозможно отрицать гуманизирующую роль церковной проповеди, находящуюся во всегдашнем противоречии с некоторыми составными элементами религиозных движений. Объективное свидетельство этому — вечное расщепление религиозных движений, обнаруживавших эти и другие противоречия.

Другой источник утопических представлений, особенно в элитарном его слое, — шеллингианско-гегелевское учение о конечном воплощении абсолютного духа, достигающего своего совершенства. Оно легло в основу многих ответвлений общественной мысли XIX–XX вв., в том числе и учения Маркса и Энгельса, в этом смысле в равной степени утопического по своей природе.

Если современный человек не сумел организовать свою общественную жизнь, как это было бы разумно и как хотелось бы, то есть ли шансы на решительное улучшение его природы? Все утопические учения отвечают на этот вопрос положительно. Если может произойти чудо возникновения идеального общества, то почему бы не произойти и чуду улучшения человека? Надо создать идеальное общество (состоящее из людей), а потом подтянуть к этому социальному качеству самих же людей.

Если не бояться до конца вульгаризировать эту проблему, то можно было бы этот вопрос сформулировать так: следует загнать людей палкой в рай, а там они осмотрятся и станут добродетельными, достойными этого самого рая. Как это ни удивительно, марксистская доктрина, прежде всего материалистическая, наивно включила в себя этот идеалистический тезис, этот явный элемент утопизма.

Подобные проблемы неоднократно обсуждались и философами, и писателями, и литературоведами, и социологами. Вспомним, как Ф. М. Достоевский в «Записках из подполья» предостерегает от грядущей «скуки» в хрустальном дворце, вычисленном по всем правилам социальной математики. Скуки — потому что все «хотения» каждой личности, для которой они дороже всего (даже самые безрассудные), будут расписаны по календарю. Но нельзя будет ему «ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать». Он скажет: «Я согласен, что дважды два четыре — превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять — премилая вещица». М. А. Булгаков же, свидетель процессов, начавшихся в 1920-е годы, в «Собачьем сердце» убедительно показал, что так называемые «люди будущего» не могут быть слеплены из любого подручного материала.

И Ф. М. Достоевский, и Л. Н. Толстой, и замечательные русские религиозные философы конца XIX — начала XX века настаивали на возможности и необходимости «третьего пути»: через самосовершенствование человека, через его очеловечивание — этическое, религиозное и т. п. И Л. Н. Толстой, и Ф. М. Достоевский считали, что нравственное совершенствование должно совершенствовать общество. Дело не в том, что они «не дочитали» Маркса и не сумели понять, что политическое, социальное и экономическое переустройство общества важнее нравственного. Опыт Французской революции (или французских и других революций) внушил им, что политика и экономика без нравственных критериев могут принести только бедствие человечеству.

Характерно, что уже Т. Мор в своей «Утопии» говорил не только об улучшении человека государством по правилам, измышленным его спасителем (основатель государства Утопия и его эпоним легендарный Утоп), но и о переделке природы. В XX веке как в социалистических, так и капиталистических странах это стремление было доведено до своего максима («не ждать милостей у природы» и пр.). Опыт XX в. показал, что нарушение экологического равновесия, предписывание природе своих законов и ее безоглядная эксплуатация так же опасны и грозят гибелью цивилизации, как и навязывание социуму теоретически измышленных законов.

Стремление наперекор всему заставить общество развиваться по «математически» вычисленным законам, потребовать от него этого, принудив его силой, как показал еще Ф. М. Достоевский в «Бесах», логически приведет к циничному злодейству. Ю. А. Трифонов, проанализировав эту тенденцию в более общей форме, назвал ее «нетерпением» («Нетерпение», 1973). А. П. Платонов сумел понять и изобразить это же явление в своей замечательной трилогии («Котлован», «Ювенильное море», «Чевенгур»). Его романы особенно впечатляют, так как явления показаны им изнутри — наивный революционный утопический романтизм здесь сплетается в один клубок с невежеством, предельно