мне больше нравится «Шарик» в конуре. И как он не грязен, в ссору, я, однако, пойду играть с ним. А с вами — ничего, (получив письмо от Г-на, что Сто-p перестал у меня бывать за мою «имморальность» — в идеях? в писаниях?)

Трудно — если вообще возможно, знакомясь с этим эпистолярным дискурсом и его публицистическим продолжением, провести оценочную грань между Розановым-трикстером, Розановым-эксцентриком, Розановым-парадоксалистом и Розановым-циником, не верящим в «одну истины», и «большим писателем с органическим пороком»[421]. Все зависит от ракурса зрения, личной позиции… До 1913-года Розанову как сугубо человеку искусства, высококлассному артисту «оригинального жанра», сочетающего в себе все виды трикстерства, все сходило с рук, что явствует, например из «предразрывного» письма Гершензона от 14 января 1913 г. в котором он, все еще величая Розанова «милый Василий Васильевич», пишет:

В Вашем письме много верного и глубокого и много такого, против чего я стал бы спорить, — но во всяком случае все разумно, все человечно. Отчего же Вы этого не печатаете, а печатаете прямо противоположное — как я прочитал в этой же Вашей книге, стр. 50, — «о том очевидном для всех вреде, какой они — евреи — наносят России и русским своим жадным стремлением захватить в свои руки все» [422]. Это — о мышах и крысах — или о людях?[423]

На этом, судя по сохранившимся документам, какое-либо общение между двумя литераторами прекратилось.

Активные эпистолярные отношения между Розановым и Гершензоном прервались в 1913 году — несомненно прежде всего в связи с процессом Бейлиса <см. об этом в Гл. V высказывание Флоренского в письме к Розанову от 12 октября 1913 г.>. Суд над евреем, обвиненным в ритуальном убийстве мальчика-христианина, потряс Россию и способствовал резкой поляризации сил в русском обществе. С протестом против судилища, преследовавшего слишком откровенные политические цели, выступили многие — от В. Г. Короленко до деятелей православной церкви. Розанову же этот процесс дал обильную пищу для комплексов и психопатических страхов. <…> В ситуации, когда розановская «жидобоязнь» перестала быть фактом личного — хотя и весьма парадоксального — мироощущения, но сделалась компонентом реальной политики, продолжать переписку Гершензон, конечно, не мог. Розанов между тем продолжал внимательно следить за творчеством своего былого корреспондента — и размышлять над ним. <В статье> «Левитан и Гершензон» (Русский библиофил. 1916, № 1), в которой обобщены <его> мысли <весьма и весьма спорные, как это убедительно аргументировал в одном из вышеприведенных писем М. О. Гершензон — М. У.> о стилизаторской, имитирующей природе еврейства, вторгающегося в русскую культуру [ПРОСКУРИНА],

— но не постигающего исконного ее Духа, т. е. в отличие от самого Розанова, невпадающего в русопятскую истерику. При всем этом, однако, Розанов, убежден, что:

Гершензона по русской литературе нельзя забыть, и никогда не будет времени, когда бы к ним перестали обращаться. До того тут все умно, обдумано, полно, закончено[424].

В ипостаси христианского юдофила Розанов сказал много теплых слов о евреях, не забывая, впрочем, как трикстер-провокатор, добавить в «бочку с медом ложку дегтя», т. е. сказать на их счет что-нибудь уничижительное, какую-нибудь гадость.

Динамика юдофильства/юдофобии. Основанная на славянофильской утопии и мечте об избранничестве. Сплелась с личной фантазией Розанова о возможном сродстве с еврейским телом, оставаясь при этом русским. Поиск монизма через тоску по единству и постоянное впадение в дуализм — лежат в основе психологических и философских метаний Розанова в еврейском вопросе [МОНДРИ. С. 218].

В 1913–1914 годах годы он выпускает на свет Божий свои беллетристические шедевры— книжки «Сахарна», «Мимолетное», которые буквально напичканы добротными, с точки зрения любого антисемита, афоризмами:

Потерся об еврея — загадился.

Жид мягок, вонюч и на все садится.

Еврею тепло, русскому холодно («Сахарна»).

Когда вы захотите «углубиться в суть», вам придется «взяться за Розанова». И вы будете читать меня с тоскою и унижением, царапая кожу грязными ногтями. «Что делать, он закрыл розу научения своего и своих открытий в такие длинные шипы. Их едва достанешь: „но достать — нужно“».

…И я поведу вас через вонь и кровь, «прекрасных Эндимионов», — я ткну вас в Содом как в вашу родину, ибо в Бытии XIII сказано: и избрал себе Лот (когда разделился с Авраамом, дабы не путались стада племянника и дяди) долину Иордана, где стояли города Содом и Гоморра…

Я покажу вам, что это не «аллегория» и не «случайность», потому что вы, конечно, хорошо помните, как «ваш батюшка» показался вашему наставнику именно содомским способом, modo sodomico…

И вы заплачете и будете царапать лицо свое ногтями, и я тоже обращу ваше внимание на эти ногти и скажу, до чего они всегда были черны и грязны… и что это тоже не случай, а говорит о всем вашем поведении…

И приведу вам страницу из Библии («Вавилонский талмуд», четвертая страница с конца трактата Берахот («Молитвословия»), где увидите, какие возмутительные содомляне были отцы ваши всегда, и какими пакостями они занимались, и какие пакости они обсуждали…

И вот это моя месть вам за киевского мальчика, что вы будете читать «своего величайшего учителя», стеная от умиления и от грязи, которую он запихал вам в рот.

И этой грязи вы не прочихаете, иудеи:

И узнаете, что умеет колоться и христианский шип.

Никто не догадался, что в Киеве мы перенесли вторую страшную Цусиму: где были «единством Израиля» разгромлены наши нравственные силы, наши идеи, наши все идеалы, наша «народность», наша демократия.

Убил…

— Если еврей, отлично!

— Но мальчика, несовершеннолетнего…

— Гм… гм… все-таки ничего, если еврей убил. Они ведь угнетенные и страдальцы…

— Послушайте: ведь больно-то было мальчику, а не Бейлису.

— Нет, Бейлису больно: он был в темнице и жаждал и не напоили его… Так и Христос говорил: «Егда будете в темнице и не напоят…»

— Послушайте же, очнитесь же, Андрюшу искололи живого швайкой…

— Бейлис не один страдает: с ним весь еврейский народ… Черта оседлости, ай! ай! ай! ай!

Перельман <Осип Дымов> с порнографией, ай! ай! Все барыни заглядываются, «русские женщины»… Ай! Ай! Гершензон с славянофильством, Изгоев с марксизмом. Ай! Ай! какие идеи… А вы о «мальчике». Что мальчик. Что за сантиментальность. Дело идет о народах. Кто же думает о «мальчике» в век машин… Народ страдает, целый священный народ… Библия, ай! ай!