наш напиток, ведь если женщина хочет показать мужчине, что любит его, она прежде всего что-нибудь ему запрещает, давая почувствовать свою власть над ним. Не будем говорить о горшках, Синухе, ты хорошо знаешь, что, когда тебе слишком одиноко и печально, циновка рядом со мной всегда для тебя свободна. Но не обижайся, если заметишь, что на свете есть и другие одинокие печальники, ведь, как человек, я, подобно тебе, свободна выбирать себе общество и не хочу себя связывать. В честь этого, несмотря ни на что, я сама предлагаю тебе еще одну чашу напитка.

Как непостижимы чувства человека, как мало он знает собственное сердце, ведь в эту же минуту я снова почувствовал себя легко и свободно, словно птица, и забыл все страшное, что случилось за последние дни. Мне было хорошо, и, к счастью, в этот день я не стал больше пить – к счастью, потому что снова встретил фараона Эхнатона.

4

В этот день Хоремхеб возвратил фараону жезл и бич, рассказав ему, что сверг Амона и восстановил в городе порядок. Фараон надел на него воротник царского военачальника и протянул золотую плетку, которая все еще пахла кошками после Пепитатона. На следующий день фараон задумал праздничное шествие по Аллее овнов, чтобы в храме Атона принести жертвы в честь победы этого бога, но в тот вечер он хотел устроить для своих друзей праздник в Золотом дворце. Хоремхеб рассказал ему обо мне, и поэтому я тоже получил приглашение в Золотой дворец фараона, тем более что, рассказывая, Хоремхеб сильно преувеличил мои заслуги в исцелении фиванских бедняков и во всем, что мне удалось сделать, перевязывая раны несчастных и осушая слезы сирот.

Я оделся в царский лен и последовал за Хоремхебом. Но на судне, помахивая своей золотой плетью, Хоремхеб сказал:

– Пока я не забыл, хочу тебя предупредить, чтобы ты не впутывал впредь моих воинов в свои дела с женщинами, среди высокородных стоит большой шум, говорят, что прошлой ночью ты похитил какую-то женщину из ее дома. У нее много богатых любовников, которые орут, словно весенние коты, – фу-ты, дерьмо, как эта плетка воняет! – да, так они ищут свою красавицу, но мои воины молчат, поэтому держи ее подальше и развлекайся с ней сколько хочешь. А ведь я не поверил бы, что ты способен на такие подвиги из-за женщины. Но большие рыбы мечут икру в глубоких водах, – видно, мои воины были правы, назвав тебя за твою отвагу в разгар битвы Сыном дикого мула.

Во дворце я впервые увидел новые женские наряды, о которых так много говорили в городе, и утверждаю, что, несмотря на свою необычность, они были красивы и не требовали от мужчин большого воображения. Я заметил также, что женщины стали красить веки в цвет зеленого малахита, а щеки и губы – в кирпичный цвет, это делало их похожими на картинки, в чем они, очевидно, нуждались, так как после целой праздничной ночи, проведенной на улицах Фив, двигались вяло и с трудом скрывали зевоту, а многие из них так опьянели, что ноги у них подкашивались, и они с удовольствием подпирали стены или опирались на длинные палки мужчин.

Хоремхеб повел меня в комнату фараона, и вот я вновь его увидел. За время моего отсутствия он возмужал, его страстное лицо стало еще бледнее, глаза опухли от недосыпания. На нем не было никаких украшений, он был облачен в простую белую одежду из тончайшего царского льна, не скрывающую угловатой женственности его длинного хилого тела.

– Синухе, врачеватель, Тот, который одинок, я помню тебя, – сказал он мне, и я понял, что его можно либо ненавидеть, либо любить, оставаться равнодушным к нему невозможно. – Меня мучают головные боли, они не дают мне спать по ночам – едва только что-нибудь случается против моей воли, как начинается страшная боль, а лекари не могут мне помочь, – сказал он, тронув рукой свой лоб, – они умеют унять ее только пьянящими снадобьями, которых я не хочу, ведь чтобы служить своему богу, я должен иметь ясную как вода голову, к тому же мне надоели лекари проклятого Амона. Хоремхеб, Сын сокола, рассказывал мне о твоем искусстве, Синухе. Может быть, ты сумел бы мне помочь. Ты веришь в Атона?

Это был для меня трудный вопрос, и я тщательно взвесил свои слова, прежде чем ответил фараону:

– Если он – нечто, таящееся во мне, и нечто за пределами моих знаний, нечто большее, чем все, что может знать человек, то я верю в него. Иначе я не могу его постичь.

Лицо его вспыхнуло, он пришел в возбуждение и сказал с волнением:

– Ты говоришь об Атоне лучше, чем мои ученики, его воистину можно познать только сердцем, но никак не разумом. Я один понимаю его разумом, ибо я – сын его и в своих видениях смотрю ему прямо в лицо, хотя он безлик. Нет иного бога, кроме Атона, боги же, изваянные людьми, – ложные боги… Все они – лишь тени перед Атоном, я сверг Амона, чтобы его тень не затмевала свет в сердцах моего народа. Если хочешь, Синухе, я дам тебе крест – символ жизни.

Я отвечал ему:

– Прошлой ночью я видел, как из-за твоего креста человека до смерти забили камнями, а женщины прыгали вокруг него, славя имя Атона. Я видел также, как женщины, восхваляя Атона, отдавались неграм.

Лицо фараона помрачнело, лоб перерезали морщины, костлявые скулы покраснели и выдались еще сильнее. Жалуясь на боль, он притронулся к голове, глаза покрылись серой пеленой, и он крикнул:

– Ты говоришь о том, что мне не нравится, и заставляешь мою голову болеть больше прежнего!

– Но ведь ты утверждаешь, будто живешь правдой, фараон Эхнатон, – отвечал я ему. – Вот я и говорю тебе правду, хотя знаю, что твои придворные и поклонники Атона, оберегая тебя от болезни, кутают правду в мягкие одежды и укрывают ее шкурами. Ведь правда – обнаженный меч в руках человека, он может обернуться против того, кто его держит. Не я, а правда оборачивается против тебя самого, фараон Эхнатон, и доставляет тебе страдания. Я легко вылечу тебя, если ты заткнешь уши, опасаясь правды.

Он быстро подошел ко мне, крепко схватил мою руку выше локтя, сжал ее и взволнованно сказал:

– Нет, нет, Синухе, Эхнатон живет только правдой, это назначение его жизни. Но если египтянка увлечется негром, это вовсе не преступление, перед Атоном равны все народы и все цвета кожи.

Хоремхеб сплюнул и растер ногой плевок, потом