Шрифт:
Закладка:
И эта история во многих отношениях является удивительным событием. И она так интересна, что читается одним духом.
Мы собираемся вам рассказать о том, как анархист Кропоткин[339] бежал из Петропавловской крепости. Ему помог бежать его друг — доктор Веймар. И храбрый поступок этого врача мы вполне причисляем к удивительным историям.
А Кропоткин был арестован царским правительством и год сидел в ужасном каземате Петропавловской тюрьмы.
Ему грозила каторга и ссылка на вечное поселение.
И тогда его друзья во главе с этим доктором решили спасти его.
И вот однажды, вместе с передачей, Кропоткин получает карманные часы. Это его удивило. Он стал рассматривать часы, и, к его удивлению, он нашел в механизме часов записочку на тончайшей бумаге. И в этой записочке излагался план бегства.
40. План был такой. В ближайшие дни во время двадцатиминутной тюремной прогулки за стеной крепости Кропоткин услышит игру на скрипке. И это будет знак, по которому он должен добежать до ворот крепости. А у ворот будет ждать лихач, который и отвезет его в назначенное место.
Так что все дело было — добежать до ворот. Но это было крайне нелегко. До ворот было шагов триста. А на прогулке за Кропоткиным по пятам следовал солдат с ружьем. А у ворот стоял часовой.
И вот однажды в июльский день по данному сигналу Кропоткин бросился к воротам.
Причем это было так неожиданно, что конвойный солдат в первую минуту растерялся. И благодаря этому Кропоткин выиграл несколько шагов.
С криком: «Держи!» — конвойный побежал за арестантом и несколько раз пытался ударить его штыком, бросая вперед руку с ружьем, но безуспешно. Причем не стрелял, вероятно, уверенный, что арестанта поймают у ворот.
41. Но у ворот специальный человек (приятель Веймара) отвлек внимание часового. Он ему что-то рассказывал, и часовой слушал, развесив уши.
Тогда Кропоткин, сбросив для легкости арестантский халат, побежал быстрей. Конвойный приготовился стрелять, но, к счастью, в ворота въехали крестьянские подводы с фуражом, и Кропоткин успел за ними скрыться.
И вот еще несколько усилий, — и Кропоткин в воротах. И за воротами он видит лихача.
Но тут он с ужасом замечает, что в пролетке лихача сидит какой-то блестящий гвардейский офицер.
Была секунда, когда Кропоткин замер. И не знал, что ему делать.
Но офицер закричал:
— Скорей же, черт побери, прыгай!
Кропоткин одним духом прыгнул в экипаж. Офицер протянул ему складной цилиндр и плащ, и сам, вскочив с сиденья и потрясая револьвером, закричал кучеру страшным голосом:
— Гони!.. Убью!..
И великолепный призовой рысак рванул что есть мочи.
42. Сзади раздались крики: «Держи!» И прогремело несколько выстрелов. Но было поздно.
Рысак уже был далеко. И гвардейский офицер (а это был переодетый друг Кропоткина — отважный доктор Веймар) спокойно откинулся на спинку сиденья. И теперь в экипаже ехали роскошные господа — офицер и барин в цилиндре и в крылатке. И проходящие жандармы отдавали честь, хотя где-то вдалеке продолжали кричать: «Держи!»
Беглецы выехали на Каменноостровский и вскоре были на квартире у своих друзей.
Однако тут находиться было небезопасно. И Кропоткин уехал за город. А через два дня был уже в Финляндии. И оттуда перебрался в Швецию.
Родных Кропоткина продержали два месяца в тюрьме, но, видя, что они ни при чем, отпустили. И это так радостно, что из семьи Кропоткиных никто не пострадал.
И храбрый доктор Веймар тоже не пострадал. О нем, собственно, никто даже и не знал. И только потом все это выяснилось.
Вот какие бывают врачи и доктора. И это весьма приятно знать. И даже у таких врачей хочется лечиться.
43. В общем, поступки, подобные рассказанным в этих трех новеллах, нас тоже трогают своим величием и мужеством.
А что касается до работников науки и искусства, то многие из них в этом смысле были на должной высоте. И некоторые их поступки тоже нас поражают своим величием.
И тут мы для примера и доказательства приводим несколько заметок о доблестных и славных делах деятелей этого рода.
• Итальянский ученый Лацциаро Спалланциани[340] (умер в 1799 году), изучая жизненные процессы человеческого организма, произвел множество опытов над самим собой. Он вводил в кровь различные микробы и для наблюдения над пищеварением проглатывал малосъедобные и вовсе несъедобные вещества. Умирая, он сказал: «У меня плохое сердце, и я прошу — тотчас после моей смерти исследуйте его получше, быть может, это даст новый факт для изучения сердечных болезней».
• Микель Анджело всю колоссальную мощь и страстность своей личности отдал живописи, в ущерб всей своей жизни. Работая в Ватикане над своими гениальными фресками, он нередко дни и ночи проводил на лесах, лежа в неудобной позе под самым потолком. Ночью он работал, прикрепив свечку к обручу, надетому на голову. Воск нередко залеплял ему глаза. Благодаря этому он в дальнейшем потерял зрение. И его, слепого старика, водили в музеи, где он с наслаждением ощупывал руками скульптурные работы.
• Бетховен отказался от любви, предложенной одной из его поклонниц. Он сказал своим друзьям: «Если б я таким образом захотел тратить свои силы, что бы осталось для лучшего, для благородного». Он писал тогда свою знаменитую Шестую симфонию[341].
44. Однако, помимо всего перечисленного, бывает еще один сорт героизма и мужества. И это тоже нас может удивлять своей силой. Но полного восхищения это у нас не вызывает.
Мы говорим о храбрых поступках, которые, так сказать, лишены большой цели и значения.
Ну например, был такой знаменитый протопоп и писатель Аввакум. И он проявил исключительное мужество. Его пытали, кидали в тюрьмы и в ссылки. Подкупали. Упрашивали, наконец, отказаться от его идеи. Но он так и не сдался. И настаивал на своем. Пока его не убили.
А вся его идея заключалась, извините, в том, что он был против того, чтобы публика крестилась тремя перстами. Он говорил, что верующих это должно смущать. Что это им может напоминать кукиш в его первоначальной форме. И настаивал на двух пальцах. А те настаивали на своем учении. И так с этой славной идеей и помер. Его сожгли. И он даже с костра кричал: «Еретики, мерзавцы!»
Согласитесь сами, что подобный храбрый поступок может удивлять, но восхищения он не вызовет,
