Шрифт:
Закладка:
Ухватив Катьку за волосы, парень потащил ее назад к Блокам. Катька вопила и вырывалась. Даже с такого расстояния Толик мог различить кровавые следы, тянущиеся за ними по снегу.
И тут на лестнице послышался топот.
Коняхин едва успел отпрянуть от окна, как на площадку этажа влетела Синяева.
– Дай телефон! – срываясь на визг заорала она. – Скорее дай телефон! Или лучше сам позвони. Куда хочешь. Вызови кого-нибудь! Полицию, спасателей, кого угодно. Эти мужики на нас напали. Звони! Иначе нам всем капец!
Толик нашарил в кармане мобильник и попятился.
– Мне Рогожину не жалко, – спокойно произнес он. – Так ей и надо.
– Коняшкин, прошу, – размазывая по щекам потекшую тушь, взмолилась Синяева. – Сейчас не до личных обид. Это реально отморозки какие-то. У них оружие. Они и тебя найдут.
– Где же твой телефон?
– Он отнял. Этот белый мужик. Выкрутил руку. Чуть не сломал. И шокер тоже. Но я вырвалась, а Катька в лес побежала.
– Она не добежала, – сказал Коняхин. – Сам видел.
Синяева мелко затряслась и медленно двинулась на него. Шаг, другой, третий… Цементная крошка предостерегающе захрустела у нее под ногами. Юлька низко наклонила голову, так что рассыпавшиеся волосы занавесили половину ее лица, и вдруг, резко сорвавшись с места, бросилась вперед, как разъяренная тигрица. Вцепилась Коняхину в горло, повалила на пол и принялась долбить его головой о пол.
Толик собирался оттолкнуть ее, но, почувствовав, что обе руки легли Юльке на грудь, изо всех сил сжал пальцы. Синяева вскрикнула, размахнулась, чтобы влепить ему оплеуху, но не успела.
Белый мужик подхватил ее под мышки и грубо стащил с Коняхина.
Синяева завизжала и, пытаясь освободиться, принялась извиваться так, словно у нее случился эпилептический припадок. Выскользнула из рук мужика и распласталась на полу лицом вниз.
– Коняшка, Коняшка, помоги, – захлебываясь слезами, прохрипела она.
Мужик схватил ее за ноги и потащил к лестнице, Юлька нелепо попыталась уцепиться скрюченными пальцами за цементный пол. И Коняхин, словно в замедленной съемке, увидел, как один за другим ломаются ее наманикюренные ногти.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста… – рыдала она.
До них совсем близко донеслись душераздирающие крики Рогожиной. Судя по ним, ее насиловали, и Юлька еще сильнее забилась в истерике.
Тогда мужик наклонился и что-то быстро вколол Синяевой в шею. Она тут же обмякла, пролепетала заплетающимся языком «мама» и отключилась.
Волосы у нее спутались мочалкой, красная куртка побелела от белой блочной пыли.
Переступив ее, беловолосый неспешно подошел к Коняхину.
– Как дела? – Голос у него был низкий и хриплый.
– Нормально, – пролепетал Толик.
– Ну ладно. – Мужик протянул ему руку, помогая встать.
– Я вас по-другому представлял, – сказал Толик.
– Я не он.
Мужик вытащил из-за пазухи толстенький прямоугольный конверт и передал ему.
– Если будут еще доставать, ты знаешь, с кем связаться.
Коняхин кивнул.
– А их точно не станут искать?
– Ну, как не искать, сам подумай? – Мужик посмотрел на него исподлобья. – Полиция у нас работает исправно.
– А вдруг их кто-то видел со мной?
– Без разницы. Девчонки неблагополучные, проблемные. Дело закроют, не начав.
Непослушными руками Коняхин убрал конверт в карман.
– А вы их в рабство или на органы?
Мужик недовольно покачал головой.
– Хочешь отправиться с ними и проверить?
– Нет-нет. Не хочу. Я понял.
– И чтобы не болтать! Это тоже, надеюсь, ясно?
– Конечно!
Белый усмехнулся, небрежно похлопал его по щеке, после чего взвалил Синяеву на плечо и направился к выходу, но, не доходя лестницы, вдруг остановился, сунул руку в карман, вытащил оттуда сложенный вдвое белый листок и протянул Коняхину.
– Чуть не забыл.
Толик дождался, пока стихнут шаги.
Рогожина больше не орала.
Он медленно развернул бумагу, и сердце его подпрыгнуло от радости. Он держал в руках направление в больницу для бабушки аж в саму Москву.
Все-таки здорово, что он наткнулся на тот сайт и не испугался написать им. Теперь он может гордиться не только тем, что вылечит бабушку, но и своим вкладом в решение глобальной мировой проблемы перенаселения.
Кто знает, сколько детей могли бы нарожать эти девчонки?
На раскидистый куст возле кучи песка вернулись воробьи, они весело чирикали, радуясь приближающейся весне, теплу и жизни.
Дмитрий Золов. Белый трюфель
По жаре лошади плелись шагом. Доктор Грибин глядел в окошко, пальцем придерживая шторку. Вдоль дороги тянулось гречишное поле, а за ним начиналась дубрава. Однообразие сельских видов наскучило доктору.
Вот уже второй месяц он объезжал глухие деревни, выискивал народные рецепты, которые стоили бы серьезного изучения, но не открыл для себя ничего нового. Ирный корень, квасцы, горшки заговоренные – везде одно и то же. Сейчас доктор возвращался домой, чтобы восстановить растраченные впустую силы.
Экипаж нагнал волосатого мужичка с поломанной косой на плече.
– Любезнейший, – обратился к нему Грибин, – нет ли в этих краях какой-нибудь знахарки?
– Нету, – ответил мужик. – Была одна сильная старуха, но годов пять уж как вся вышла. Только Ефимка Чушок от нее остался.
– Кто таков этот Чушок?
– Чушок-то – сирота, знахаркин приемыш. Он-то, наверное, у старухи секреты перенял, ну да кто к нему пользоваться пойдет?
– Почему же не ходят?
– Потому он с чертом знается, да и сам с лица – истинный черт. Все в лесу бесовы говешки колупает, а те дурни жрут-причмокивают. Тьфу! Такой-то хорошую хворь выгонит, а взамен две худые прицепит.
Грибин не совсем уяснил пассаж про бесовы говешки, однако решил уточнить другое:
– Разве хворь бывает хорошей?
– Бывает, когда она Богом дана, чтобы человек за грехи здесь помучился, а на небеса уже чистым шел, – пояснил мужик. – Хорошую хворь снимать – черта радовать.
Доктор усмехнулся такой дикой мысли и спросил:
– Как бы мне найти этого Чушка? Хочу на него посмотреть.
– Верст через пять будет постоялый двор – там и надо искать. Туда-то он бесовы говешки и таскает.
Доктор подал мужику гривенник и велел кучеру править к постоялому двору. Вряд ли приемыш знахарки мог рассказать что-то полезное, однако доктор решил с ним побеседовать.
* * *
Постоялый двор для здешней глуши выглядел добротно. Встречать гостя вышел сам владелец, услужливый, с отекшим лицом, по которому Грибин предположил болезнь почек.
Лакей спросил, нужно ли выносить вещи из кареты. Грибин сказал, что не стоит, достал саквояж из-под сиденья и направился в дом вслед за хозяином.
В общем зале был занят только один стол, за которым молодой священник с аппетитом хлебал
