от Брокен-Харбора у меня начинается психоз? Ты решил, что безумие передается по наследству и я могу в любой момент раздеться и влезть на крышу, вопя что-то про рептилоидов? Боялся, что я вышибу себе мозги прямо при тебе? Будь добр, просвети меня.

– Я никогда не считал вас сумасшедшим. Никогда. Но то, как вы вели себя с Бреннаном… Это меня беспокоило даже до… до прошлой ночи. Мне казалось, что вы перегибаете палку, и я вам так прямо и сказал.

Мне отчаянно хотелось оттолкнуть стул и закружить по комнате, но я знал, что если подойду к Ричи, то непременно его ударю, и знал, что это плохо, хоть и не мог вспомнить почему. Я не двинулся с места.

– Ну да, ты так мне и сказал. А после разговора с Диной решил, что знаешь почему. Более того, ты решил, что у тебя карт-бланш в отношении вещдоков. Этот старый кретин, подумал ты, этот конченый псих сам ни о чем не догадается – он слишком занят тем, что рыдает в подушку, оплакивая мертвую мамочку. Я прав, Ричи? Примерно так все и было?

– Нет. Нет. Я подумал… – Он судорожно вздохнул. – Я подумал, что мы еще долго будем напарниками. Да, я знаю, как это звучит и кем я вообще себя возомнил, но я просто… Мне казалось, что мы сработались. Я надеялся… – Я смотрел на него в упор, пока он не осекся. – По крайней мере, на этой неделе мы были напарниками. А если у одного из напарников проблема, значит, и у другого тоже.

– Приятель, это было бы невероятно мило, только вот у меня никаких проблем нет. Не было, пока ты не устроил эту хрень с уликами. И моя мать тут ни при чем. Ясно тебе? Хоть сейчас дошло?

Его плечи как-то странно изогнулись.

– Я только хочу сказать… Я думал, может… Я понимаю, почему вы не хотите, чтобы Дженни закончила начатое.

– Я не хочу, чтобы люди убивали – ни себя, ни кого-то еще. Именно этим я и занимаюсь, и психологические копания тут излишни. Если кому-то и требуется хороший психотерапевт, так это тебе, коли, по-твоему, мы должны помочь Дженни Спейн спрыгнуть с крыши небоскреба.

– Да ладно, что за глупости. Никто не говорит, что мы должны ей в этом помогать. Просто… пусть природа возьмет свое.

В некотором смысле я почувствовал облегчение – пусть слабое и горькое, но все же облегчение. Из Ричи никогда не вышло бы детектива. Даже если бы не это дело, даже если бы я не был таким жалким, тупым слабаком, даже если бы я видел не только то, что хотел видеть, все равно – рано или поздно все обернулось бы точно так же.

– Я тебе не какой-то Дэвид Аттенборо[27]. Я не сижу сложа руки и не смотрю на то, как природа берет свое. Если бы я хоть раз поймал себя на такой мысли, то сам бы спрыгнул с небоскреба.

В моем голосе сквозило отвращение. Ричи содрогнулся, но я чувствовал лишь холодное удовольствие.

– Убийство заложено в нашей природе. Неужели не замечал? Люди калечат друг друга, насилуют, убивают – делают все то же, что и животные. Вот тебе природа во всей красе. Она мой злейший враг, дьявол, с которым я борюсь. Если у тебя все иначе, ты выбрал не ту работу.

Ричи не ответил. Опустив голову, он выводил ногтем по столу невидимые узоры – я вспомнил, что точно так же он рисовал на окне комнаты для наблюдений, как же давно это было.

– Так что вы собираетесь сделать? – спросил он наконец. – Просто сдадите улику, как будто ничего не произошло?

“Вы”, не “мы”.

– Даже если бы это было в моем стиле, это невозможно. Утром Дина меня не застала, поэтому отдала улику Квигли.

Ричи вытаращился на меня.

– Ох, бля… – выдохнул он, словно его ударили в живот.

– Вот именно: ох, бля. Поверь мне, Квигли это на тормозах не спустит. Что я тебе говорил всего пару дней назад? Квигли не упустит шанса нагадить нам обоим. Не помогай ему в этом.

Он побелел еще сильнее. Во мне проснулся садист – у меня не осталось сил держать его под замком в темном чулане подсознания, – и вид побледневшего Ричи доставлял ему огромное удовольствие.

– Что мы будем делать? – спросил он дрогнувшим голосом и протянул ко мне руки, словно я герой в сияющих доспехах, способный каким-то чудом все исправить.

– Мы – ничего. Ты идешь домой.

Ричи неуверенно взглянул на меня, пытаясь понять смысл моих слов. В комнате было холодно, и он, в одной рубашке, сам того не замечая, уже трясся.

– Собирай вещи и иди домой, – сказал я. – Сиди там, пока я тебя не вызову. Если хочешь, можешь в это время подумать о том, как будешь оправдываться перед главным инспектором. Впрочем, сомневаюсь, что это что-то изменит.

– А вы что будете делать?

Я встал, по-старчески опираясь на стол.

– Это не твоя проблема.

– А что будет со мной? – спросил Ричи после паузы.

К его чести, он поинтересовался этим только сейчас.

– Снова наденешь форму. И больше уже не снимешь.

Я смотрел на свои руки, упиравшиеся в стол, однако боковым зрением видел, как он бессмысленно кивает, пытаясь уяснить услышанное.

– Ты был прав, – сказал я. – Мы хорошо сработались. Мы могли стать отличными напарниками.

– Да, это точно. – В голосе Ричи звучала такая печаль, что у меня едва не подкосились ноги.

Он взял свою стопку отчетов и встал, но к двери не двинулся. Я не поднимал глаз. Минуту спустя Ричи сказал:

– Я хочу извиниться. Знаю, теперь это бессмысленно, но все равно – мне очень, очень жаль. За все.

– Иди домой.

Я продолжал смотреть на свои ладони, пока они не расплылись, не превратились в странных белых тварей, безобразных, кишащих опарышами, подобравшихся перед прыжком. Наконец я услышал, как закрылась дверь. Свет бил в меня со всех сторон, рикошетил от пластикового окошка в пакете для вещдоков и колол глаза. Никогда я еще не был в комнате, которая казалась такой светлой и такой пустой.

18

Их было так много – убогие комнаты в крошечных сельских участках, где пахнет плесенью и потными ногами; гостиные, набитые мебелью в цветочек и слащавыми молитвенными карточками – этими глянцевыми медалями респектабельности; кухни в муниципальных квартирках, где хнычут младенцы, посасывая колу из бутылки, и где столы завалены окурками и покрыты коркой из засохших кукурузных хлопьев; наши собственные комнаты