— Скорее уж старуха, если ты обо мне.

— Смею тебя заверить, Том, — затараторил мистер Гудчайлд, ухватив друга под руку и помогая подняться, — пока ты спал…

— Ну нет, дудки! — воскликнул Айдл. — Я и глаз не сомкнул!

Тема позорного отхода ко сну за пределами кровати — что в принципе иногда случается со всеми представителями рода людского — оказалась для мистера Айдла настолько болезненной, что он отпирался до последнего. Мистер Гудчайлд с неменьшим негодованием пресекал любые попытки вменить ему в вину аналогичное преступление, что серьезно осложнило — и, в конце концов, сделало невозможным — решение вопроса об одном и двух стариках. Мистер Айдл считал, что такую шутку сыграл с его другом свадебный пирог и, конечно, фрагменты увиденного и испытанного за день. Мистер Гудчайлд возразил, что это невозможно, поскольку он не спал, и какое право мистер Айдл имеет так говорить, если сам дрых как сурок? Мистер Айдл ответил, что и не думал засыпать — и не заснул, — а вот мистер Гудчайлд частенько, если не сказать почти всегда, клюет носом. В конце концов друзья, оба в несколько растрепанных чувствах, разошлись по комнатам. Перед расставанием мистер Гудчайлд заявил, что в этой вполне настоящей, доступной осязанию гостиной этого вполне настоящего, доступного осязанию старого отеля (или мистер Айдл уже отрицает и его существование?) он пережил и испытал все, о чем говорил, и намеревается изложить это на бумаге (до конца коего изложения осталась буквально пара строк), а впоследствии напечатать каждое слово. Мистер Айдл ответил: «Изволь!» — и мистер Гудчайлд изволил, и теперь дело наконец сделано.

Приключение торгового агента[43]

Одним зимним вечером, часов в пять, когда только-только начало смеркаться, на дороге, что тянется по песчаным холмам Мальборо в направлении к Бристолю, можно было увидеть человека в двуколке, понукавшего усталую лошадь. Я говорю «можно было увидеть», и не сомневаюсь, что его и увидали бы, случись здесь проходить кому-нибудь, кто не слеп, но погода была такая скверная, сырая и холодная, что на дороге не было ничего, кроме воды, видно, и путник, одинокий и порядком приунывший, медленно двигался вперед по самой середине, чтобы не заблудиться. Если бы какой-нибудь торговый агент тех времен заметил маленькую ненадежную двуколку с кузовом цвета глины и красными колесами, а также норовистую гнедую рысистую кобылу, которая, казалось, происходила от лошади мясника и пони двухпенсового почтальона, то сразу узнал бы в этом путнике не кого-нибудь, а Тома Смарта из крупной фирмы «Билсон и Сдам», Кейтетон-стрит, Сити. Но так как ни один торговый агент его не видел, никто ничего об этом и не знал; и вот Том Смарт, его цвета глины двуколка с красными колесами и норовистая кобыла еле двигались вместе вперед, храня про себя свою тайну, и никому никакой прибыли от этого не было.

Даже на нашей скучной планете немало мест куда лучше, чем холмы Мальборо в ветреную погоду. А если вы сюда еще прибавите пасмурный зимний вечер, грязную мокрую дорогу и проливной дождь да еще испытаете их действие на собственной персоне, то оцените глубокий смысл этого замечания. Ветер дул не в лицо и не в спину — хотя и это не особенно приятно, а как раз поперек дороги, так что дождь лил струями, косыми, как линейки, которые проводят в школьных тетрадках, чтобы мальчики хорошо писали косым почерком. На секунду ветер стихал, и путник начинал обольщаться надеждой, что ураган, истощив запас ярости, прилег на отдых, как вдруг «у-у-у!» — вдали раздавался вой и свист, и ветер мчался над вершинами холмов, рыскал по равнине и, напрягая все силы по мере своего приближения, в бурном порыве обрушивался на лошадь и человека, забивал им в уши острые струи дождя и пронизывал до костей своим холодным сырым дыханием. Покинув их, он уносился дальше с оглушительным ревом, словно высмеивая их слабость и упиваясь сознанием своей силы и могущества.

Гнедая кобыла с поникшими ушами едва передвигала копыта по воде и грязи, изредка потряхивая головой, точно возмущалась этим неджентльменским поведением стихий, однако не замедляла шага, пока порыв ветра, своим бешенством превосходивший все прежние атаки, не заставил ее вдруг остановиться и твердо упереться всеми четырьмя ногами в землю, чтобы ее не сдуло ветром. Великое счастье для Тома Смарта, что именно это ей пришло в голову, ибо кобыла была такой тощей, двуколка такой легкой, а сам он таким худым, что, если бы ветер ее сдул, им всем вместе неизбежно пришлось бы катиться и катиться, пока не достигнут края земли или ветер не стихнет; и в том и в другом случае весьма вероятно, что и кобыла, и двуколка цвета глины с красными колесами, и сам Том Смарт оказались бы в дальнейшем непригодными к работе.

— Черт бы побрал мои штрипки и баки! — пробормотал Том Смарт, у которого была прескверная привычка ругаться. — Черт бы их побрал, если кому-нибудь эта погода приятна, черт бы ее поддувал!

Вероятно, вы спросите, почему Том Смарт, которого и так уже чуть было не сдуло, изъявил желание еще раз подвергнуться той же процедуре. На это я ответить не могу: знаю только, что так выразился Том Смарт — по крайней мере, дяде моему он всегда рассказывал, что выразился точь-в-точь так, — стало быть, так оно есть.

— Черт бы ее поддувал! — сказал Том Смарт, и кобыла заржала, как будто была того же мнения, а Том, поглаживая кнутом ее шею, поторопил:

— Бодрей, старушка! А то мы далеко не уедем в такую погодку. Только бы нам до какого-нибудь жилья добраться, там мы и остановимся. И чем быстрее ты пойдешь, тем скорее это кончится. Ну-ну, старушка, двай-ка… поживей!

Умела ли норовистая кобыла, хорошо знавшая голос Тома, угадывать мысли по интонации, или убедилась, что стоять на месте холоднее, чем двигаться, на это я, конечно, не могу ответить, но вот что мне известно доподлинно: не успел Том выговорить последнее слово, как она навострила уши и понеслась с такой скоростью помчав двуколку цвета глины с таким грохотом, что казалось, красные спицы колес все до единой того и гляди разлетятся по траве, покрывавшей холмы Мальборо. Даже Том — уж на что был кучер! — не мог ее остановить или придержать, пока она по собственному желанию не остановилась перед постоялым двором справа от дороги на расстоянии около четверти мили от того