— Вот мудак он!

— Нормально, Андрюха. Вывезем…

Помогаю надеть Жене пальто.

— Почему кеды?

— Сам всё увидишь…

Кеды?!..

Спускаемся в лифте.

— Аронов, а ты не в курсе, почему Юлька ко мне отказывается заезжать?

— Понятия не имею.

— Врешь… — вздыхает.

— Вру.

— Ну ты же не хамил?

— Я?! Проявил немного внимания. Всего лишь.

— Ох… внимательный ты мой…

— Твой.

Выходим на парковку. Открываю ей дверь.

— Зачем с капсацином?

— Увидишь… Всё увидишь…

Женька сегодня совсем без косметики, очень нежная и выглядит уязвимо.

Может, ну его на*ер? — замираю я.

Женя застывает рядом со мной. Ловит мой взгляд… В ее глазах пляшет что-то едва уловимое.

— «Интриги. Хаос. Мыло.»

— Ты хочешь?

— Да!

На дороге тесно. Час-пик. Машины нервно дергаются. Периодически орут клаксоны. Мне нельзя отвлекаться. Но мой взгляд словно примагниченный опять съезжает на нее.

Две французских параллельных косы, заканчивающихся короткими хвостиками на лопатках и обычными белыми резиночками. У нас так девочки носили в интернате. Могло бы быть слишком инфантильно и показательно, но они слегка стилизованы за счет увеличения объема и блеска для волос. Он переливается под светом фар встречных машин.

Ее верхние ресницы в этот раз не густые, а очень тонкие и длинные. Нижние выбеленны перламутром. Это придает взгляду открытость и увеличивает глаза. Всё… Больше никакой косметики… На первый взгляд.

Наконец, мы доезжаем до стоквартирника Баныгина и я сворачиваю к посту охраны.

На посту на нас выписан пропуск. Паркуюсь. Разворачиваюсь к Жене.

— Гель, духи? — протягивает мне руку.

Отдаю.

Проводит мягкой кисточкой геля по верхней губе, подкрашивая ее алой жидкой помадой вдоль слизистой, чуть заметно.

И немного туалетной воды за уши и на руки.

Вдыхаю запах.

Так пахнет Асин детский орбит, который она иногда выпрашивает у меня.

— Не забудь мои кеды…

Помогаю ей выйти из машины.

Подъезд, лифт…

Разглядываю ее лицо, она выглядит непривычно. Ее верхняя губка немного вспухла и приподнялась, нижняя выбелена и зрительно уменьшена. По внутренней стороне губ жидкая помада и они смотрятся так, словно слегка разбиты. Он периодически касается верхней языком, словно слизывает эту "кровь".

Глаза большие… наивные… и косы эти…

Мне становится тошно от того, что…

— Олег, прекрати. Мы просто развлечемся.

— Да. Конечно.

Никто не тронет ее, — убеждаю я себя. — Если что-то пойдет не так…

— Олег, если ты будешь загоняться, то ничего не получиться. Поймай волну, пожалуйста.

— Каков план?

Лифт тормозит. Женя нажимает за секунду «до» на "стоп".

— Ты — «папочка». Контролирующий. Властный. Заботливый. Доминирующий. Требовательный. Скрыто жестокий… Умножь себя на три, когда ты Сверху. Ты контролируешь всё — как я села, что я ем, как я говорю, с кем. Не включай откровенно Верхнего. Никаких ритуалов, символов, все должно быть естественно извращенно. Одергивай меня, указывай, присваивай. Хвастайся мной. Сдержанно.

— Понял.

— И еще… Настоящая педофилия всегда гомосексуальна. Всегда! Девочки — это компромисс. И всегда выстроена не на физическом насилии, а на психическом давлении. Физическое изнасилование — тоже компромисс. Сладок момент подчинения. Понимаешь?

— Поверю на слово.

Не хочу отыскивать в себе никаких резонансов на эту тему. Меня всё еще тошнит.

— Представь меня им как Еву.

— Окей.

— Ты должен поймать момент и вывести разговор на откровенные темы. Ты должен вывести на тему анального секса… принуждения… и… дальше, я тебе подскажу по ходу.

— Б**ть…

— Давай, Олег! Не тормози… будет весело и сладенько…

Ухмылка… Жесткая.

И тут же ее взгляд меняется. Распахиваются ее наивные огромные глаза и она берет меня под руку. Ее вздернутая припухшая губка с алой мелькающей слизистой смотрится… по-детски, твою мать!

— Поехали…

Звонок в дверь.

Открывает Баныгин. Проходим. Свет приглушен. Неоновая подсветка под потолком. Это хорошо… Женя так смотрится еще более юной. Совершенно невозможно определить ее возраст в таком свете. Да дело и не в возрасте. С ее точки зрения, он слишком труслив, чтобы косячить с детьми. Ценен образ и ассоциации. С бокалом в проходе в гостиную стоит Аверьянов.

— Олег, — его взгляд оценивающе проходится по Жене, мы пожимаем с ним руки.

Женя опускает глаза.

— Это Ева. Моя жена. Поздоровайся, Ева… — чуть давяще.

— Здравствуйте, — тихо и неуверенно.

Ее глаза мелком прыгают с одного на другого и уходят на меня.

В них тревога.

Если бы я не знал так хорошо Женю, и того, что это ее игра. Я бы прямо сейчас забив на все, увел ее отсюда без всяких объяснений. Ее щеки пылают. Как?!

Баныгин учтиво улыбаясь, выдает стандартные любезности.

Аверьянов целует ее ручку, задерживая в своей секунд на пять. Я слышу как глубоко он вдыхает ее сладкий детский запах. Накрывает ее ладонь своей второй.

— Ева… какое имя редкое…

Его светлые жадные глаза скользят по ее шее. Он облизывает губы.

— Евочка… Вы разбавите нашу компанию свежестью!

Ооо… Ты умеешь делать комплименты, Аверьянов?

Или это моя девочка-Евочка опять колдует?

Снимаю с нее пальто. Под ним нежного цвета платье. До колен. Простой фасон, трапеция, рукава. Все скрыто. С каким то белым цветочным принтом. Очень тонкой мягкой на ощупь ткани. И выглядело бы совсем по детски, не будь оно очевидно брендовым и украшенным натуральным жемчугом по краю кружева скромной и достаточно высокой горловине.

Он продолжает ей что-то втирать мягким голосом.

Аверьянов в восторге. Слышу это в каждой ноте его скабрезного шепотка. И он трепещет… Его хамоватая уверенность сбита. Детка не мажет!

Искоса продолжаю ее разглядывать вместе с ним.

Серьги — жемчужные лаконичные гвоздики. На безымянном — ажурное золотое колечко. Ногти без лака, коротко пострижены. На запястье персиковая ниточка фенечки.