подписей с требованием допустить к будущим парламентским выборам любого, кто наберет не менее 1 % подписей избирателей. Сидевший до сих пор тише воды ниже травы, он вдруг оказался одним из инициаторов демократических перемен, действуя с таким же задором, с каким когда-то проповедовал коммунизм. Среди прочих воззвание подписал экономист Лешек Бальцерович, который всего через год начнет внедрять в стране рыночную экономику методом «шоковой терапии»[1193]. Но судьба страны решалась не петициями, а переговорами за круглым столом, которые длились с февраля по апрель 1989 года.

Быть может, Ярузельскому удалось бы сделать то, что он задумал, если бы в декабре 1988 года Горбачев с трибуны ООН не объявил об отказе от «доктрины Брежнева». Таким образом, советские войска больше не гарантировали сохранение социалистического строя в странах – участницах Организации Варшавского договора, что в корне изменило ситуацию. Поляки наконец-то получили возможность самим выбирать себе строй, так что к концу следующего года от диктатуры ПОРП не осталось и следа.

Согласно договоренностям за круглым столом оппозиция допускалась к выборам, но могла рассчитывать лишь на треть мест в Сейме. Первый тур проходил 4 июня, и Лем, всегда встававший очень рано, явился на избирательный участок еще до открытия. Результаты потрясли всю страну: лагерь «Солидарности» взял почти все места, на какие мог претендовать, а возрожденный Сенат и вовсе оказался под полным контролем противников ПОРП. Это был триумф. «Главный повод для радости, что напакостили Красному, – записал Щепаньский. – Это явное доказательство того, что общественные настроения имеют более сложную мотивацию, чем только экономическую. Помню здешнюю бедность до войны. Сегодня крестьяне живут несравнимо лучше, однако ненавидят коммунизм»[1194]. Парламентская сессия началась 4 июля, причем заседания возрожденного Сената на правах старейшего депутата открыл Станислав Стомма – бывший лидер фракции «Знак», единственный, кто воздержался в 1976 году при голосовании за поправки к Конституции. И сразу началось такое, от чего пошла голова кругом. «Сташек воодушевлен трансляцией заседания Сейма, на котором депутаты атаковали ведомство госбезопасности», – записал Щепаньский[1195]. 24 августа 1989 года оппозиция вопреки желанию Ярузельского сформировала кабинет министров во главе со «знаковцем» Тадеушем Мазовецким – первым некоммунистическим премьером в советском блоке. Дальше события развивались по принципу домино: коммунистические диктатуры начали падать одна за другой. Протесты охватили даже Китай, где студенты организовали палаточный городок на площади Тяньаньмэнь. Но там компартия справилась с ситуацией, бросив на недовольных армию. Это случилось как раз 4 июня, в день польских выборов. Лем тут же подписал воззвание с призывом остановить репрессии в Китае и покарать ответственных за них людей[1196].

Мазовецкий и его министр финансов Бальцерович, не опасаясь больше удара с востока, взяли курс на преобразование социалистической экономики в капиталистическую. Лем был не в восторге от капитализма, которого насмотрелся в Австрии, наверняка тревожил его и продолжающийся конфликт вокруг театра возле Аушвица, спровоцировавший антиеврейский выпад примаса Глемпа всего через два дня после избрания Мазовецкого премьером, на празднике Успения Богоматери в Ченстохове (об этом написал «Тыгодник повшехный», да и Щепаньский отметил это в дневнике[1197]). Но более важным ему виделось долгожданное обретение страной полноценного суверенитета и отстранение от власти коммунистов. Осенью на Банковской площади, в центре Варшавы, снесли памятник Дзержинскому. 1 октября 1989 года Щепаньский записал в дневнике: «Сташек, бывший до сих пор черным пессимистом, теперь настроен позитивно. Верит, что Мазовецкий справится, а экономическую ситуацию можно исправить»[1198]. Лем проникся таким оптимизмом, что в ноябре 1989 года даже согласился дать интервью советскому журналисту, где похвалил читателей Советского Союза за высокие стандарты литературы – по его мнению, на Западе запросы были куда ниже, поэтому он согласился напечатать в ФРГ один рассказ, написанный в возрасте 23 лет (видимо, «Человека с Марса»), чего не стал бы делать в случае Польши или СССР, дабы не позориться[1199]. А еще он охотно откликнулся на просьбу Горбачева[1200] и написал прогностический доклад для научной конференции «К новой цивилизации», организованной в том же году Горбачев-фондом[1201]. При этом от немецких журналистов, приехавших в 1992 году в Краков на Дни Нюрнберга, Лем потребовал 500 марок за беседу[1202].

Позитивно он был настроен касательно перспектив Польши, но не мира. Тут Лем остался верен себе – разве что атомный катастрофизм уступил место экологическому и культурному. В августовском интервью 1989 года, данном газете Frankfurter Rundschau («Франкфуртер рундшау»/«Франкфуртское обозрение»), Лем заявил: «Десять лет назад мы услышали зловещие предсказания Римского клуба на тему ждущей нас катастрофы. Сегодня мы наблюдаем, как предсказанные тогда экологические угрозы начинают сбываться. Любой человек сегодня может перечислить целую серию таких катастроф, поскольку знает их из средств массовой информации. И как-то мы с этим миримся. В мире творится столько ужасного, столько войн и кровавых жертв, уже даже инцест становится популярен на Западе и т. д., а несмотря на это, массовый потребитель литературы чувствует потребность в романах жанра хоррор. Кажется, уже недостаточно реальных кошмаров войн, геноцида, эпохи гитлеризма и сталинизма. К морю крови нужно добавить кровавый океан, плывущий со страниц книг <…> Я уже близок к порогу, за которым стану защитником сталинизма, а это самое худшее, что я мог бы сказать. Впервые мне пришла в голову эта мысль, когда из советской прессы, которую я сейчас жадно и с изумлением читаю, я узнал, что в Москве всерьез хотят издать ужасы Стивена Кинга»[1203]. Загрязнение окружающей среды, наплыв массовой культуры и размывание моральных норм – вот что тревожило Лема. Здесь он опять же оказался в одной лодке с Иоанном Павлом II, крайне обеспокоенным тем, что вместо христианизации победа западной демократии привела к торжеству левых, с их свободой частной жизни и «вседозволенностью».

29 декабря 1989 года, в день, когда Сейм отменил статью Конституции о ведущей роли партии, в Краков на встречу с редакцией «Тыгодника повшехного» нагрянул старый знакомый Лема – Виргилиюс Чепайтис, ставший к тому времени генеральным секретарем главной оппозиционной организации Литвы «Саюдис». Он был полон энергии и верил в скорый крах СССР. Щепаньский завез его к Лемам[1204]. В тот же день президентом Чехословакии выбрали знаменитого диссидента и драматурга Вацлава Гавела. Советскому блоку пришел конец.

Государственный инстинкт

Будущее человечества выглядит угрожающе. Налицо огромная рассинхронизация между познавательно-инструментальным, а также технологическим прогрессом и сущим каменным веком, каким является политическая система мира. Существование государств и границ делает невозможным преодоление последствий экологической катастрофы. Кроме того,