Шрифт:
Закладка:
Вот Дербак Дербачок с хитрыми, бегающими глазами, который ходит теперь так редко к нему и так часто к жандармам, — а мать его, ведьма, подмешала Николе змеиного снадобья! Вот Адам Хрепта, который все шатается возле хаты Николова тестя Драча! И конечно, среди этих четверых, сидящих здесь, не зная, о чем говорить, присутствует участник убийства семьи «американца», человек, застреливший трех евреев в день воловской ярмарки и переехавший им потом горло телегой! И все это — прикрываясь его именем! Все его именем! У Николы закипает кровь; он переводит взгляд с одного на другого, чуть задерживаясь на каждом, и они понимают этот взгляд, и, хотя не опускают своих глаз — мороз подирает их по коже.
— Адам, — сказал как-то раз Никола Хрепте в орешнике на Сухаре, спокойно жуя хлеб с сыром. — Скажи своему отцу, что на Заподринской полонине его лошадь лежит. Юра штыком ее заколол, я не знал об этом. Твой отец — предатель и поэтому к нам больше не ходит. Предупреждаю… И тебя тоже, Адам.
При этом Никола взглянул на него пронзительным взглядом.
Адам Хрепта побледнел.
Юрай сидел поодаль на трухлявом пне, и черные глаза его светились, как у рыси. Он держал на коленях заряженную винтовку. Только тут остальные заметили, что он находится в четырех шагах от них и одним движением пальца может уложить на месте — кого вздумается.
ЭРЖИКА
Почему Юрай так не любил Эржику?
Это был исконный страх всего живого перед неизвестным, которое слишком близко и потому может грозить смертью. Страх, заставляющий лисицу, которая почуяла носом опасность, распушить хвост и удирать, петляя, а оленя в несколько прыжков достичь ближайшей чащи. Эржика тоже была неизвестна, слишком близка и могла причинить смерть.
Она жила теперь в центре села, у отца своего Драча, вместе с братом Юраем. Встречаться с ней стало гораздо трудней, чем до пожара, когда она жила в хате Шугаев, далеко от села, на краю леса. Но от старого сруба осталось только несколько обгорелых балок, а новый дом торчал на лугу без крыши, потому что Петр Шугай отвел скотину, жену и младших ребят в горы, на полонину Красна, а сам убежал в Румынию.
И все-таки Никола с ней встречался! Ну как жить без Эржики? По ночам она убегала от отца и брата Юрая, ускользала в потемках, быстрая как ласка, из окруженной жандармами хаты и шла на свидание с милым. Кроме того, два раза в неделю она ходила в горы, на полонину, за молоком от отцовских коров; несмотря на то, что всякий раз из канав, из-за деревьев за ней следили жандармские дозорные, она, улучив безопасную минутку, ныряла в укромное местечко, где он уже ждал ее, где можно было друг другу улыбнуться и наспех друг друга обнять. А если Эржика долго не приходила, нарушив условленный срок, Никола покидал свое ложе рядом с братом в ночном обороге и рисковал добираться до самого села, ползком между подсолнечников, между оплетенных побегами фасоли жердей, лежал часами в конопле, определяя местоположение караульных, и перепрыгивал через перелазы.
— Кровинка моя! — будил он ее шепотом, проникнув к ней в каморку и прижавшись щекой к ее щеке.
Ну, как можно жить без этого тепла, без этого запаха вишневого дерева, без этого гибкого тела, напоминающего мягкие линии волн?
Если б Юрай Драч не любил так сестру, он возненавидел бы ее за все это. Он ругался, кричал, клялся ей и себе, что убьет Николу, а она ходила спокойная, деловитая, безучастная к его ревности, думая о своем. Зачем сердиться, раз все равно ничего не изменится, если брат любит ее и не станет бить, а потрясет, обозлившись, за плечи, — так это не больно.
Юрай Драч стерег Эржику. А Юра Шугай — Николу. За ужином, догадываясь по лицу брата о надвигающейся беде, он следил подозрительным взглядом за каждым его беспокойным движением, а ночью, видя, что Никола, только что лежавший у его бока, уходит неизвестно куда, приподнимался на сене и глядел ему вслед печальными, полными упрека глазами.
Вчера Никола провел весь день на голом уступе над Колочавой, лежа за камнем и глядя в бинокль на дворик и окна драчевой хаты. Вот уже десять дней, как он не видел Эржики. Но вышло так, что ночью, преодолев лабиринт деревенских оград, он все же не сумел пробраться к жене. То ли скрипнула дверь, когда он тихонько входил в сени, то ли просто так, случайно, только из большой горницы вдруг выбежал Юрай Драч, и на бешеный вопль его: «Кто тут?» — сбежались жандармы. Никола еле успел выскочить вон, во тьму.
Он вернулся в горы, чуть рассвело. Несчастный и злой.
Юра Шугай уже не спал. Как ревнивая жена, ждал брата. Сидел возле оборога, жуя ломоть кукурузного хлеба. Завидев Николу, устремил на него испытующий взгляд.
Но Никола не пошел под навес оборога спать. Он тоже сел, откинувшись на стог, прислонил рядом винтовку и стал глядеть на светлеющий восток. Он молчал.
Заговорил Юра:
— Ты был у Эржики.
Никола ничего не ответил.
— Ты был.
Солнце еще не взошло над Красной, но холод рассвета уже предвещал его появление. На шесте противоположного оборога неподвижно сидел ястребенок, зябко ожидая первого луча, который согреет его.
— Оттого ты и бледный такой. Ты всегда от нее утром бледный приходишь.
Никола слышал голос брата, но не вникал в смысл его слов. Они не доходили до него, как будто останавливались в двух шагах. Словно кто-то посторонний говорит другому, тоже постороннему.
— Смотри, Никола! — продолжал Юра с тревогой в голосе, как старший брат, предупреждающий младшего. — Олекса Довбуш тоже невредимый был, и никто не знал, как его убить. Но Дзвинка, милая его, эту тайну из него вытянула.
Над Красной начался восход. Первые лучи солнца ударили братьям в глаза, причинив боль. Золото быстро разливалось по всей окрестности. Противоположные вершины гор ярко озарились, и сияние стало спускаться вниз, к долине. Никто не имеет права отнимать у него жену, данную богом. Может, Юру Драча застрелить? За что он ненавидит Николу? Ведь Никола не сделал ему ничего плохого. Ястребенок на
