Ой, ты просто не хочешь страдать, а бежать тебе некуда, можно только ценой чьей-то жизни все реже и реже попадать в страшные места.

Да это и не выбор даже.

– С тех пор, – сказал Анджей, – мы очень стараемся держать себя в руках.

– Что ж ты мне, сукин сын, письмо-то по этому поводу не написал?! – спросил Мэрвин.

– Ты спишь? Ты много спишь, Мэрвин?

Но Мэрвин уже вскочил и кинулся ко мне, он сказал:

– Пойдем, Боря.

Дайнер уже совершенно опустел, а у меня в кружке плескались остатки четвертой порции кофе, меня изрядно подташнивало, я даже не знал, от чего больше: вступили в союз кофе с водярой или потому что Анджей – безответственная сука. Всего в мире по чуть-чуть.

А ты, Боря, не безответственная сука разве?

– Кстати, – сказал Мэрвин. – Это Борис, мой лучший друг. И он русский.

Вот это перчатка в лицо, прям вызов на дуэль.

– Привет, – сказал я на русском.

Мой отец засмеялся. Господи, подумал вдруг я глухо, посреди пустого дайнера, где бесновался Мэрвин, посреди ситуации с Анджеем и всем таким, а ведь мой отец, умерев, стал больше смеяться. Что бы это могло значить?

– Мэрвин, подожди, я просто хотел, чтобы ты знал, что это опасно – ограничивать себя во сне, опасно все время увеличивать дозу крови, которую ты должен получать. Сколько ты пьешь? Полстакана? Стакан?

– Пошел ты в жопу, я и без тебя смогу посчитать, сколько мне осталось!

Мэрвин пулей вылетел из бара, а я сказал на польском:

– Жаль, он тебе не врезал, мужик. Я бы врезал, а у него душа добрая.

Я выбежал вслед за Мэрвином. Накрапывал легкий-легкий дождик, где-то на горизонте уже сверкала голубая, рассветная полоса.

– Как ты?

– Борь, это самый тупой вопрос на свете.

– Понял.

Мы некоторое время шли молча, а потом Мэрвин сел на тротуар и прижал ладони к глазам, будто старался спастись от мигрени. Было в этой его позе, в его точеной красоте что-то неопределенно микеланджеловское.

– Мог бы и сам догадаться, – сказал Мэрвин.

Я сел рядом с ним, положил руку ему на плечо.

– Это ведь логично, а? Я же говорил тебе об этом. Я этого боялся. Но я думал: ну не может же оказаться так. Все же логично устроено. Ты сам говорил – логично!

Мэрвин глянул на меня.

– А еще знаешь, что я думал? Если бы от крови можно было, наоборот, не спать, я бы убивал долбаных людей. Лишь бы не попадать туда.

– Слушай, ну сколько тебе сейчас надо?

– Ну, пока что не дохрена. Человека я так не убью.

– А можно все назад-то?

– Я не спросил.

– Пошли спросим.

Но, когда мы вернулись в дайнер, Анджея там уже не было, а усталая Стейси натирала тряпкой полы.

Неуловимый, блядь, папаша.

– Куда он пошел? – спросил я. – В какую сторону? Видела?

Но Стейси только пожала плечами.

– Слушай, а если тебе начать спать? Ну, типа хотя бы раз в три дня. Может быть, со временем получится уменьшить дозу? Ты укрепишь свою связь с духом и все такое.

– У меня есть другая идея. Пошло оно все на хуй. Я буду тянуть время, пока смогу. Ради чего мне страдать и мучиться? Знаешь что, я остановлюсь, когда буду близок к этому. Зачем страдать на пять лет дольше?

– А ты уверен, что у тебя есть пять лет?

– И я убил человека. Я уже его убил. Не из-за крови, из-за ебаного кокаина. Я уже мудак.

Он нес херню, это любому человеку в истерике свойственно, так что я к Мэрвину с пониманием.

– Но знаешь, на что я зол больше всего? Рядом со мной не было никого, кто объяснил бы мне, что происходит. Никого.

Мэрвин закурил, долго опалял зажигалкой кончик сигареты, потом обжегся, отбросил зажигалку на обочину, глубоко затянулся.

– И никакой он не политик. Он, блядь, портье в отеле. Мама врала.

– Ночной портье, – сказал я, и мы засмеялись. Мэрвин достал мобилу.

– Такси закажу. Поеду к маме. Я, блядь, сто лет так к маме не хотел.

– Конечно, с папой пообщаешься, так сразу к маме захочешь. Это все дети знают.

– Спасибо, что был со мной, – сказал Мэрвин со знакомым пафосом абсолютного отчаяния. Любил он поупиваться немножко своими исключительными бедами. Сказал ровно так, как будто скидываться с моста поедет.

И впервые, может быть, я подумал, а вдруг правда такое у него отчаяние?

Тогда я выпалил:

– У меня есть гениальная идея.

Она правда была. На поверхности лежала, мусором плыла по речке мыслей моих.

– Донорская кровь, – сказал я. – Как в сериальчиках про вампиров. И можешь расслабиться, жрать ее в неограниченных количествах, за большое бабло и в большой тайне. Это он ночной, блядь, портье. А ты крутой мужик.

Он поглядел на меня, как ребенок, как маленький мальчик на летчика. Я изрядно охуел, конечно, мне не хотелось вот так, с тошнотой от кофе и бессонной ночи, решать его судьбу.

– Господи, – сказал Мэрвин, прижав руку к сердцу. – Господи боже мой. Так же делала мама, почти так! Только еще нелегальнее! Это как в анекдоте, понимаешь? А что, так можно было?

Подъехало такси, и я сказал:

– Ну, пешкариком пойду, лады?

Не хотелось мне на тупую голову обсуждать эту гениальную идею.

– Боря, ты меня спас.

– Не-не-не, я тебя не спас. Подумаем об этом вместе. Потом. Езжай к маме. Давай-давай, пиздуй в тачку.

– Я тебе так благодарен.

– Ты, скотина бухая, в тачку садись и уезжай отсюда.

– Теперь жизнь наладится.

– Давай уже.

Наконец я его отправил. Мне вдруг стало очень нервно. Я вроде бы подал ему хорошую идею, а вроде и подтолкнул к чему-то неправильному, к очередному обману.

Я был прав и неправ.

– Папа, – позвал я. Он был мне очень нужен именно в этот момент, но отца нигде не было.

К утру я дошел до своего дома и увидел, что на моей элитной скамейке в моем элитном дворе сидит совсем не элитный Уолтер. Костюм на Уолтере был в разы дешевле, чем в прошлый раз, когда я его видел. Он осунулся, даже выбрит был похуже прежнего.

– Чего тебе надо? Как ты меня нашел? – спросил я.

– Мистер Шустов…

– Как ты меня нашел?

– По запаху. Я нашел вас по запаху.

Я закурил и выпустил дым ему в лицо.

– Дела не очень, да?

– Вы правы, мистер Шустов.

Фамилию мою он произносил странно, как-то на немецкий манер.

– Поддерживать порядок оказалось куда сложнее, чем я думал. И