с уже существовавшими подозрениями на интоксикацию (отравление). Моцарт, сам – как свидетельствовал дневник Новелло – считавший, что он отравлен – тоже подтверждали Немечек и Ниссен. Но кое-что заслуживал особого внимания: многие толкователи жизни Моцарта, чуть ли не под микроскопом рассматривая драматические события ноября-декабря 1791 года, совсем забыли, что Моцарт фактически заболел еще за 6 месяцев до кончины, ведь именно туда отсылали нас известные нам симптомы его болезни! В конце августа он отправился в Прагу, будучи уже больным, и только из-за этого попал в цейтнот при написании коронационной оперы «Тит» («Милосердие Тита»).

Согласно новой версии Дитера Кернера, диффузные симптомы, проявившиеся с июля по ноябрь 1791 года (боли в пояснице, слабость, бледность, депрессии, обмороки, крайняя раздражительность, боязливость и неустойчивость настроения), относились к малохарактерной субтоксичной предстадии, последовавшие затем скоротечные (рвота, общий отек, дурной запах, тремор, экзантема, жар) – к токсичной финальной стадии, которая выливалась в классический ртутный нефроз.

Побочные обстоятельства кончины Моцарта также были во многом слишком странными, чтобы не возбудить подозрений. Многие утверждения были основаны на заведомо фальшивых сообщениях. В день похорон, хотя бы для примера, разгулялся сплошь и рядом цитируемый «дождь со снегом», который и рассеял процессию на все четыре стороны. Но, как следует из материалов Венской обсерватории и дневника графа Карла фон Цинцендорфа, ведшего обстоятельные и профессиональные метеорологические наблюдения, в тот день стояла тихая, стабильная, туманная погода, характерная для поздней осени. Паумгартнер справедливо указывает на это: «Остается необъяснимым, что важнейшие документы и сообщения о смерти Моцарта всплыли почти через 35 лет. Официальное моцартоведение – вплоть до последних десятилетий – умышленно замалчивало каждую деталь, так что добросовестный отчет о тех днях, если даже он не прибавил уверенности в отравлении Моцарта, хотя бы ради исторической объективности был обязан включить в себя все возможное о его заболевании и кончине».

Все тогдашние сообщения о болезни принадлежало исключительно дилетантам, от которых нельзя требовать современной врачебной логики: так, Немечек, например, сообщил о том, что врачи не могли поставить диагноз, Ниссен единственный, кто вспомнил о рвоте, чета Новелло – о ранних болях в пояснице, а сын Моцарта Карл Томас в пространном письме писал об общем опухании тела Моцарта. С исторической точки зрения из всех диагнозов самым простым был тезис отравления, ведь он пошёл в ход очень рано, ещё в 1798 году Немечек писал: «Его ранняя смерть, если, впрочем, она не была ускорена искусственно», в конце жизни Моцарт страдал «постоянными обмороками, опухолями рук и ног, равно как и приступами удушья».

Еще раз «почечный тезис» выступил на поверхность; на этот раз в малоизвестной работе Минута «Рахит Моцарта и его тяжкие последствия», появившейся в Сообщениях Интернационального учреждения Моцартеум (Зальцбург) в 1963 году. Что Моцарт в детстве перенес рахит, бесспорно и заметно невооруженным глазом (малый рост, лобные бугры). Племянник Бетховена Карл в начале 1824 года заносит в разговорную тетрадь глухого дяди: «Пальцы Моцарта от беспрестанных упражнений были так изогнуты, что он не мог даже сам резать мясо», что можно расценить как следствие рахита. Но когда Минут пытается протащить рахит в картину смертельной болезни под видом «почечного рахита», то, без сомнения, он попадает мимо цели, ибо под этим собирательным названием подразумеваются и внутрисекреторные поражения желез, которые из истории болезни Моцарта вывести невозможно. Так, именно в течение последних лет отсутствовали такие классические симптомы, как жажда и полиурия, нет никакого повода и для заключения о нефрокаль-цинозе с приступами колик, не говоря уж о том, что «почечный рахит» встречается крайне редко. То же самое можно сказать о «кисте на почке», обсуждаемой сейчас особенно за рубежом.

Седерхольм в качестве причины смерти Моцарта выдвигал внутрисекреторное поражение желез с финальным отеком вследствие отказа сердца. Название его статьи – «Умер ли Моцарт от базедовой болезни?». Повод для такого диагноза Седерхольму дали непоседливость и беспокойство, долгие годы сопровождавшие Моцарта, а также предфинальное изменение почерка. Определенную роль сыграло тут и «пучеглазие», наблюдаемое на некоторых портретах. Но этот симптом обнаруживали уже гравюра на меди Т. Кука (1763) и детский веронский портрет 1770 года. Однако если б у Моцарта действительно была базедова болезнь, то он не располнел бы столь значительно в последние годы.

Смерть от сердечной недостаточности исключается хоты бы потому, что перед самой кончиной он пел партию альта в Реквиеме. При наличии слабости сердца это было бы просто невозможно из-за одышки (диспноэ). По этой же причине финальные отеки никак не могли иметь сердечное происхождение. А неуверенный почерк последнего Моцарта может быть обусловлен и ртутным тремором. Кроме Седерхольма к базедовой теории одно время был склонен и Бэр, но в одной из своих последних статей он отказался от нее.

Хронический нефрит, токсический нефроз, почечный рахит и базедова болезнь – ни в коей мере не исчерпывающий список диагнозов. Напротив, в семидесятые годы создалась ситуация, очень напоминающая положение 1905–1906 годов. После того, как почки уже десять лет надежно заняли центральное место в истории болезни Моцарта, Бэр в появившейся в 1966 году книге «Mozart. Krankheit – Tod – Begrabnis» («Моцарт. Болезнь – смерть – погребение») вновь вернулся к ревматизму. Не цитируя и никак не комментируя своего предшественника в этом вопросе фон Бокая, Бэр отдал значительную дань его идеям.

Вершиной объяснения болезни стал «острый ревматизм» с опуханием суставов, от которого – вопреки всему опыту медицины– в течение примерно двух недель Моцарт и скончался вследствие «сердечной слабости». Об общих симптомах, появившихся задолго до этого – с лета 1791 года, – и о болезни в Праге автор даже не упоминал. Моцарт просто-напросто «уработался». При этом Бэр на передний план выдвигал замечание в дневнике Новелло: «Whose arms and limbs were much inflamed and swollen, что могло быть переведено и как „руки и конечности его были очень горячи и толсты“. О локальных опухолях суставов, которые Бэр пытался найти в тексте, здесь нет и речи, так же как и у Ниссена, когда он говорил только об общем отеке без воспаления суставов. Свидетели передавали, что Моцарт писал до последнего момента (3. Хайбль, 3 августа 1829 года к Новелло). Могло ли быть такое при „ревматизме суставов кистей“? А как, о чём уже упоминалось, при наличии „сердечной слабости“ Моцарт мог петь Реквием? Свояченица Моцарта Зофи Хайбль сообщала, что Моцарту сшили специальную „ночную сорочку“, так как он „не мог поворачиваться“ в постели, то есть опухло и тело, что полностью согласуется с сообщением сына Моцарта Карла Томаса от 1824 года, зафиксировавшего