- Ладно, сейчас посмотрим, какие у тебя дела, - произнёс Дулин многозначительно.

И тут же Горохов услышал, как сзади к нему кто-то тихо подходит. У него шлёпали ноги по гладкому полу. Босой, что ли? Он едва сдержался, чтобы резко не обернуться. Сдержался. Замер. А тот, кто к нему подходил, подошёл совсем близко, стал в полуметре от него и… стал нюхать. Резко втягивая в себя воздух и тут же его выдыхая. Инженер терпел, стоял не шевелясь, пока его нюхали. А потом тот, кто его нюхал, вышел из-за его спины и заглянул ему в лицо. И инженер чуть не шарахнулся от этого человека. Тот был просто ужасен, он был лыс, хотя имел вполне себе человеческие размеры, но его лицо…! Половину его лица мог бы занимать нос, если бы его… не отрезали. Или не убрали иными способами. Над маленьким ртом и под его маленькими глазами зияли огромные, открытые, насыщенные кровью ноздри. На нём были одни старые штаны, он был худ и почти трясся от холода.

- Воняет страхом, но не сильно…, - запищал человек-ноздри, обращаясь к Папе, - ещё воняет ядом.

- Ядом? – прогрохотал Папа.

- Пауком. Паучьим ядом, - пояснил нюхач.

«Я позавчера брал в руки патроны с паучьим токсином, неужели… Да ну, бред, не может он этого почувствовать! Они же герметичные».

- Ещё воняет бабами. Людочкой воняет.

«Ты погляди, какая мразь!».

- Шершнями, - продолжат тем временем нюхач, - ещё жареной саранчой, жареным луком, порохом. Стреляет много. Он недавно болел, пил таблетки. Табак курит. Дорогой, – продолжал пищать человек-ноздри, при это он закатывал свои маленькие глаза к потолку, словно читая оттуда. – И ещё, он воняет странным химикатом, я его не знаю, но он раздражает мне нос.

- Нашей Людочкой? – переспросил гигант, стоявший за столом.

- Да, нашей Людочкой, - подтвердил уродец с ноздрями навыворот.

- Значит, встречаешься с нашей Людмилой? – спросил Папаша, своим этим почти вывалившимся из черепа глазом уставившись на Горохова.

- Ну, я знаком немного с Людмилой Васильевной. Обедал с нею, мы говорили о делах. О покупке воды.

- Врёт, - резко выкрикнул нюхач, - не про воду, не про воду говорил он с ней! Он терся об неё.

- О! Значит, тёрся об Людмилку-то нашу? – инженеру даже показалось, что Дулин задал этот вопрос с каким-то злорадством.

- Она вела меня по коридору в своём ресторане, держала под руку, - сразу придумал инженер.

- Врёт! – снова пищит человек-ноздри и трясёт своей мерзкой башкой. – Он воняет ею, её промежностями. Промежностями, промежностями! – теперь он, кажется, улыбался. – Я знаю запах её промежностей.

«Вот тварь какая противная! А Люсичка, дура, тоже хороша, не могла предупредить, что здесь вот такое вот водится».

Горохову нечего было сказать, он только покачал головой, был уверен, что его словам Папа не поверит, он поверит этому уродцу.

- А ещё он пахнет пауком, ядом. Ядом.

- Ну, неделю, кажется, назад, я раздавил паука, он залез мне на пыльник, - произнёс инженер, - но не знаю, этот ли запах вы чувствуете. Это ж давно было.

- Чувствую! – резко крикнул нюхач. – Я всё чувствую.

Горохов только плечами пожал.

- Он говорит, что ты стреляешь часто, - прорычал Папа, на сей раз он всё-таки отпил из своего огромного стакана.

- Сколопендры одолели, их на участке просто тьма, вчера, кажется, последнюю убил.

- Сколопендры? – на сей раз Папа обращался к нюхачу.

- Воняет, - коротко подтвердил тот, ещё и кивнув при этом.

- А чем болел, что лечил лекарствами? – интересовался папаша.

- Да подцепил клеща по глупости, - пояснил инженер, - два дня с температурой провалялся, пил всё, что было. Про другие лекарства не помню. Ну, витамины ещё.

- Резкий запах, - орёт нюхач, - пусть скажет! Химия, пахнет химией!

«Неужели он чувствует запах вещества из герметичного баллона? Это нереально, стыки вентиля и он сам ещё и залакированы».

- На буровой много химикатов, растворители, смазки, краска есть, - поясняет Горохов.

- Нет! - орёт человек-ноздри.

– Может, это запах взрывчатки? У нас есть взрывчатка, в горном деле она часто бывает нужна.

- Нет, это не тот запах!

- Ну, тогда я не знаю, - инженер пожал плечами.

Это уродливое существо, кажется, не знало, что ещё сказать, оно стало подскуливать, хлюпать своим вывернутым носом и ежиться от холода. Папаша своей огромной ручищей делает ему знак: убирайся. Нюхач тут же уходит.

А Папа, скривившись в непонятной для инженера гримасе, произносит:

- Значит, трёшься… Об нашу Людмилу.

Горохов не отвечает. Отрицать, судя по всему, бессмысленно, Дулин верит нюхачу, ну а как ему не верить, если он такие фокусы демонстрирует, Горохов и сам бы ему верил, но и соглашаться нельзя. Так что лучше молчать. А Дулин продолжает:

- А откуда ты её знаешь?

«Эх, нужно было согласовать с Люсичкой ответы. Но теперь-то нет смысла сокрушаться, нужно уменьшать варианты разногласий, если вдруг и её будут допрашивать».

- Ну, я с ней… кажется, лет пять назад познакомился в Губахе, - отвечает Горохов. – Я там на буровой работал, а она в банке.

- М… В Губахе? – басит Папаша. – И тут в Полазне встретилась, значит, случайно.

- Абсолютно случайно, зашёл в ресторан, а она вдруг подошла, я сам опешил.

- Сама подошла? – Папа сделал паузу. – Она такая, она сама подойдёт и сама предложит, - он изобразил на том, что осталось от его лица, подобие усмешки, - если ей нужно будет. А ты, значит, решил её натянуть, по старой памяти?

- Извините, я не понимаю, о чём вы, - ответил Горохов.

- А ты передо мной не извиняйся, мне-то на костлявый Люськин зад плевать, - Дулин, кажется, опять усмехался, - ты за неё будешь перед моим старшеньким извиняться, если он узнает, конечно, что ты его бабу натягиваешь. Её-то он не тронет, она ему крепко в мозг вцепилась, а вот тебя… Вывезет он тебя в полдень за стену, разденет и уложит на песочек жариться, вот тогда и будешь извиняться.

Горохов только вздохнул, но ничего не ответил. Это был не