критикой немцев, обвиняя их в ложной оценке русского народа. Сталин, заявил он, не поверил, что немцы будут так глупы, чтобы вести войну «одним лишь оружием». В сентябре 1941 г. Сталин заявил своему Верховному командованию, что больше всего боится, что немцы примут на вооружение идею русского освобождения. Поэтому он объявил Отечественную войну и возродил учение о глубоком чувстве патриотизма. И все-таки, несмотря на военные успехи Сталина, для Германии все еще не поздно сделать то, чего Сталин более всего опасался. «Господин министр, я знаю, что сегодня я могу завершить войну против Сталина, если возглавлю ударную армию из солдат моей страны и поведу ее в наступление на Москву. Я могу закончить войну по телефону, потому что могу говорить с моими друзьями, воюющими по ту сторону фронта». «Я пришел не с пустыми руками» — таков был рефрен Власова. Освобождение Советского Союза от сталинизма советской оппозицией должно стать также спасением Германии.

Как ни удивительно, но д’Алкен сообщает, что Гиммлер не выдал никаких признаков раздражения при этом вздорном фанфаронстве. Если в его мозгу и возникли какие-то мысли о речи в Бад-Шахене, то он их подавил. И все же сейчас этот «русский ученик мясника», который имел нахальство заявить, что только русские могут побить русских, сделал еще один шаг вперед и объявил, что только русские могут спасти Германию. Жестом сменив тему, Гиммлер спросил у Власова о его взглядах на чисто военную сторону нынешней ситуации. Тут Власов стал критиковать бессмысленные жертвы «добровольцев» на Западе, но заявил, что все еще может собрать миллион солдат из лагерей для военнопленных и из рядов восточных рабочих. Ответ Гиммлера был схож с ответом человека, который, когда у него просят взаймы пять фунтов, предлагает полкроны. Он сообщил, что имел полномочия от Гитлера произвести Власова в командующие армией в чине генерал-полковника. Власову будет предоставлено право выбирать себе офицеров в ранге до полковника. С другой стороны, сейчас наблюдается нехватка оружия, и восточных рабочих нельзя будет снимать с производства вооружений. На данный момент Гиммлер может предложить Власову не более двух дивизий, сформированных из служащих сейчас добровольцев.

Власов закрыл на это глаза. Торг есть торг. Он будет рад начать даже с этим, но остатки различных «национальных легионов» надо собрать вместе и надо обезвредить назойливые «национальные комитеты» и их спонсоров. Вопрос самоуправления надо отложить до победы. Может быть, Украина и Кавказ потом будут добиваться самоуправления в рамках нового европейского порядка, за который воюют европейские войска СС Гиммлера. Такое возможно, но прежде всего надо разбить Сталина. Власов предложил немедленно начать формирование единого национального комитета на федеральной основе. Он должен иметь дисциплинарную власть над всеми бывшими советскими гражданами в рейхе, которые сохранят признанную русскую национальность.

Проблема достигла своего апогея. Гитлера интересовали только иностранные войска наемников; он не позволил Гиммлеру вести переговоры о чем-либо большем, чем о незначительном русском полевом командовании внутри структуры вермахта. Что касается Бергера, который продолжал подавать бесполезные сигналы Гиммлеру, он не хотел нанести ущерба «национальным комитетам», которые отобрал у Розенберга. Гиммлер парировал конечное предложение Власова со своим обычным искусством уклоняться. Он обратил внимание Власова на то, что личная ответственность за миллионы депортированных рабочих не увеличит популярность Власова в их рядах. Пусть лучше он занимается своим «национальным комитетом» и своей армией. Других решений можно будет дождаться от Гитлера позже.

Воспоминание д’Алкена об этом экстраординарном совещании занимает четырнадцать страниц в книге Торвальда, и это по справедливости. Это самый важный из всех документов, имеющих отношение к Власову, раскрывающий его истинные мысли более, чем публичные речи или манифесты, которые были написаны для Власова немецкими и русскими пропагандистами. Власов на Гиммлера произвел огромное впечатление, но он не стал менее подозрительным, чем был до этого. Он не переставал повторять д’Алкену: «Но этот человек остается славянином!»

Это совещание четко выявило курс, который примут события: враждебность «национальных комитетов», бешенство Розенберга, безразличие Гиммлера, а позади этого безразличия — мелкие склоки «государства СС», политика уверток между «дворами» Кальтенбруннера и Бергера. Хотя Кальтенбруннер благоволил общему руководству Власова в то время, как Бергер был против, любопытно, что Кальтенбруннер задержал отправку сообщения об этой встрече в германскую печать. Александр Даллин предположил, что Кальтенбруннер возлагал надежды на так называемую «русскую миссию мира» в Стокгольме, которая существовала с конца 1942 г. Но в сентябре 1944 г. эта миссия уже давно не подавала никаких признаков жизни. Может быть, она никогда не была не чем иным, как подсадной уткой для того, чтобы вызвать беспокойство западных союзников. Кроме того, подозрительность Риббентропа вынудила Кальтенбруннера выступить против стокгольмских переговоров.

Его мотив для приглушения новости о договоре с Власовым был, возможно, проще и более типичен для менталитета этого человека. Он просто не хотел, чтобы заслуга этой встречи перешла к Бергеру.

Пражский комитет

Гиммлер на встрече с Власовым не снизошел до деталей. Он даже о них не думал. Они были оставлены Эрнсту Кестрингу, как инспектору «осттруппен», чтобы организовать с Гиммлером первые переводы в новую армию освобождения. Кестрингу пришлось путешествовать с Гансом Гервартом из Мауэрвальда в Восточной Пруссии до специального поезда в Триберге (Триберг-им-Шварцвальд) в Шварцвальде на юго-западе Германии, где Гиммлер исполнял функции командующего группой армий «Верхний Рейн» — плачевный эпизод в его карьере. Становилось совершенно ясно, что Гиммлер мало разбирался в конфликтах остполитиков. Ему не удалось увидеть результатов гитлеровской доктрины, чтобы там не было никаких русских, а только восточные народы. Он не сумел увидеть, что эта доктрина делала русских среди советских народов не обладающими никакой гегемонией. В разговоре с Кестрингом 2 октября 1944 г. Гиммлер, как пишет Торвальд, использовал следующие слова: «Что означает, если такой-то и такой-то белорус или украинец имеет собственные войска? Ведь он такой же русский? В других обстоятельствах об этом парне я бы подумал, что это какой-то немецкий эмигрант, приехавший из Бадена или Баварии, и при этом заявляет, что он не немец, а баденец или баварец, сражающийся за свободу Бадена или Баварии. Все это чушь. Таким вещам нас учил только этот дурак Розенберг. Я хочу знать, сколько всего этих русских».

Кестринг заявил, что их примерно миллион, и Гиммлер объявил, что это нечто ужасное, что он слышит об этом впервые. Это равносильно двум группам армий. (Как правило, германская группа армий была гораздо больше. — Ред.) Так сколько среди них чистых русских? Кестринг подумал, что их насчитывается примерно половина из этого числа минус те потери, которые были понесены во