советские люди уверенно – свидетельствую как очевидец – смотрели в будущее. На рубеже 1960-1970-х годов советское общество вступало в стадию зрелого состояния. И именно в это время начали всё более активно работать те механизмы, которые, проявившись в 1960-е, сыграли решающую роль в «закате» и разрушении нашей страны.

Да, шестидесятые – пик развития СССР во многих отношениях и в то же время начало работы тех социальных механизмов, которые «обеспечили» закат и разрушение нашей страны. Вообще, как правило, упадок любой системы начинается в отдельных её точках именно в момент цветущей зрелости. И если точкам удастся соединиться в цепь – как «камням» в игре го, система практически обречена. Подчёркиваю: первые щемящие и печально-тревожные звуки виолончели посреди бравурного звучания оркестра, выражающего мощь системы, раздаются именно на пике её развития. Не случайно У. Гиббон начал свой многотомник «Закат и падение Римской империи» не с момента её возникновения, а с эпохи расцвета, с Антонинов, 96-192 гг. н. э., когда после, а в чём-то уже и на фоне последних серьёзных завоеваний Траяна начался переход Римской империи к стратегической обороне (Адриановы валы) и заработали внутренние разрушительные механизмы, которые привели к кризису III в. н. э., после чего Рим уже никогда не стал прежним, а заросший травой Форум превратился в место выпаса свиней – вдвойне символично.

В начале 1960-х годов закончилось практически не имеющее аналогов советское «экономическое чудо» 1950-х годов, качественно превосходящее не только капиталистические рывки XIX и XX вв. и избыточно разрекламированный китайский «экономический бросок» конца XX – начала XXI в., но даже советский рывок 1930-х годов. С началом 1960-х экономический рост и научно-технический прогресс в СССР стали терять темп. Если за шестую пятилетку (1956–1960 гг.) промышленное производство выросло на 64,3 %, а производство продукции сельского хозяйства – на 30 %, то за седьмую пятилетку (1961–1965 гг.) – на 51 % и 11 % соответственно. По сути уже к середине 1960-х годов та модель социалистической промышленной экономики, которая сложилась в 1930-е годы, обеспечила победу в Великой Отечественной войне и советское «экономическое чудо» 1950-х годов, начала испытывать серьёзные трудности (хотя инерции сталинского задела хватило на десятилетия, да и сейчас мы живём на этом фундаменте), а социалистическое планирование стало пробуксовывать. Страна (и система) медленно въезжала в структурный кризис, дальнейшее качественное («путь вверх») развитие советской системы требовало перехода к новой структуре той же системы.

6

Намечавшийся структурный кризис был обусловлен развёртыванием базовых противоречий советского общества. Противоречия, о которых идёт речь, начали активно проявляться с конца 1950-х годов, однако сформировались они раньше, на фазе генезиса и ранней фазе развития советской системы. Собственно, те решения, благодаря которым эта система состоялась как послесамодержавная антикапиталистическая, породили её противоречия. Любая система развивается на основе неких противоречий. У системы «СССР» были свои.

Первое противоречие связано с объектом присвоения – именно последний конституирует присваивающего субъекта и определяет его системноисторическое качество. Если присваивается тело человека или земля, т. е. воля по поводу присвоения этих природных факторов производства, то мы имеем рабовладельца или феодала; если присваивается капитал, т. е. овеществлённый труд, реализующий себя в качестве самовозрастающей стоимости в процессе обмена на рабочую силу, то перед нами капиталист. Что присваивала номенклатура как господствующая группа советского общества, как субъект производственных отношений?

Секреты всех социальных систем, прав был А.А. Зиновьев, лежат на поверхности. Именно на этом построены рассказы «Похищенное письмо» Э. По и «Сломанная шпага» К.Г. Честертона («Где умный человек прячет камешек? Среди камешков на берегу. Где умный человек прячет лист? Среди листьев в лесу. Где умный человек прячет настоящий бриллиант? Среди фальшивых бриллиантов»). Этот принцип работает и в социальных системах. В данном случае «поверхностью» являются совершенно открытые документы, в частности Устав КПСС. Согласно ему, КПСС являлась «общественно-политической организацией высшего типа» и все остальные организации советского общества имели право на существование, если они признавали этот факт со всеми вытекающими последствиями, т. е. признавали за КПСС исключительное право на субъектность высшего типа, целеполагание, монополию на власть, включая власть-знание. Что присваивалось в этом случае?

Присваивала ли номенклатура (т. е. имела ли она в собственности) фабрики, заводы, землю и т. д.? Нет. Это была государственная («народная») собственность, её превращение в частную происходило в 1989–1991 гг. (de facto) в ходе начинавшейся криминализации экономики и в 1991–1993 гг. и позже (de jure) с чудовищным нарушением законов. Т. е. по советским законам приватизировать ничего было нельзя. Если номенклатура не имела собственности на вещественные факторы производства, то какие факторы производства она присваивала?

В начале 1970-х годов в разгар взаимных обвинений КПСС и КПК советские китаисты получили возможность несколько более свободно писать о маоистском Китае, о китайском социализме, анализируя его как систему. В частности, А.С. Мугрузин, характеризуя общество КНР, отметил, что, хотя «ганьбу» (китайские номенклатурные чиновники, численность на рубеже 1960-1970-х годов – около 40 млн. чел.) сами не имели собственности на средства производства, они стояли между ними и народом.

В качестве описания тезис Мугрузина вполне годится, в качестве концептуального объяснения – нет, но Мугрузин двигался в верном направлении, обозначив сферу между народом и материальными (правильнее – вещественными) производительными силами. Что это за сфера?

Помимо вещественных факторов производства есть также социальные и духовные факторы производства, т. е. сферы отношений «субъект – субъект» и «субъект – дух». Социальные производительные силы – это процесс реализации способности создавать социальные организации. Это не имеет отношения к политике, последняя – внепроизводственный процесс, у нас же речь идет именно о производственной сфере. Духовная сфера – это целеполагание, это процесс отношений «субъект – дух», процесс создания, производства образов, смыслов, понятий; культура – это духовные производительные силы, взятые вне процесса производства.

Номенклатура есть такая господствующая группа, чьё особое положение в системе разделения труда, в совокупном процессе общественного производства базируется на отчуждении невещественных факторов производства – социальных и духовных. Присвоение «нематериальных» факторов в силу их природы (природа присваиваемого объекта определяет природу присваивающего субъекта или агента) может быть только коллективным, а вот потребление на основе этого присвоения вещественных продуктов (факторов) производства, т. е. экономических факторов после их распределения, носило индивидуальный характер. Именно коллективное присвоение нематериальных факторов производства – членство в партноменклатуре – являлось основой и условием индивидуального присвоения каждым номенклатурщиком вещественных («экономических») факторов в виде их потребления (внешняя, поверхностная аналогия: индивидуальное присвоение экономического продукта, создаваемого рабом на основе коллективного отчуждения его воли в качестве члена полиса в античном мире).

Таким образом, первое базовое системное противоречие советского коммунизма как системы и номенклатуры как его системообразующего элемента заключается в следующем: коллективное отчуждение внеэкономических факторов производства при индивидуальном присвоении/потреблении экономических. Практической формой снятия (das