Рыжебородый присвистнул:

— А вот это мы как раз сказать тебе и не можем...

Но Михаила вдруг осенил дар провидения.

— Не с Зеленчука, случаем? — созорничал он, отдав себя во власть этому дару прорицания.

— С Зеленчука! — расплылся в широченной улыбке Ванька-ключник — его восторг казался так велик, что осторожничать было бессмысленно. — Ну, теперь-то ты можешь пойти?

Михаил пошел. Шел и думал: «Значит, и Зеленчук решил внести свою лепту, немыслимо фантастический Зеленчук».

— А кто ты есть? — вдруг остановился рыжебородый. — Должен я тебя как-нибудь представить...

— А ты кто, ты именно? — спросил в свою очередь Михаил. — Мне тоже тебя надо знать.

— Я — Певцов, — ответил рыжебородый.

Михаил назвал себя.

— Значит... Ленинград? — восхищенно протянул Певцов. — Приехал на отчую землю? Что ни говори, здорово!.. Пошли, пошли!..

Михаил вернулся к машине и добыл из кошелки эмалированную тарелку с полукружием свежего черкесского сыра, что вызвало у парней — друзей рыжебородого — восторг неподдельный.

— Вот оно, полнолуние, как его восприняла земля! — воскликнул паренек в черных окулярах и показал ладони, заметно красные, — не иначе, ладони были стерты в кровь. — Полнолуние! — повторил паренек, а Михаил подумал: все ясно — астрономы!

В сумерки, когда, погрузив лопаты на грузовик, они двинулись нестройной и усталой толпой через город, Певцов, взглянув на подожженные вечерней зарей купола церкви, неожиданно спросил:

— А здешнего батюшку не Разуневским величают? — И, воодушевившись, предложил Михаилу: — Небось вечерняя служба, а? Зайдем... — И, не дождавшись ответа, произнес так, чтобы слышала вся группа: — В кои веки еще доведется побывать в церкви — зайдем, а?

Служил Разуневский. Каждый раз, когда он поднимался на алтарь, Михаил видел острый конус его головы и пламенеющий чуб его волос, какой-то неубранный. Свет горящих свечей был у него позади, и вокруг головы возник едва ли не ореол, совсем как у Георгия Победоносца, что смотрит со стены. Кравцов хотел получше разглядеть отца Петра и сделал усилие протиснуться ближе к алтарю, увлекая за собой остальных, но сделать это было трудно.

Михаил смотрел на молодых астрономов, и ему казалось: изумление, что выражали сейчас их лица, было таким, будто их взгляду явилось неизвестное светило.

— Это и есть... Разуневский? — спросил Певцов, когда они вышли на паперть.

— Да, конечно, — ответил Михаил. — Вам он известен?

— Пожалуй, — был ответ Певцова, заметно лаконичный.

Они сошли с паперти и двинулись к крашеной скамье, что была видна в пролете церковных ворот. Из рук в руки пошла пачка сигарет — курили молча, точно специально ухватили по сигарете, чтобы, не дай бог, не разомкнуть губ.

— Инопланетяне, — сказал Певцов и указал глазами на церковь.

— А может быть, мы... инопланетяне? — спросил паренек в черных очках и заставил улыбнуться.

— Готов согласиться: может быть, — ответствовал Певцов.

— Признаться, я представлял Разуневского иным, — сказал паренек, не выпуская изо рта трубки.

— Цивилизованнее? — нашелся Певцов.

— Можно сказать, и цивилизованнее, — согласился паренек с трубкой.

Кравцов смотрел на парней, оседлавших с завидной ловкостью скамью, и думал: как далеко от этой скамьи, крашенной свирепой зеленью, до паперти: сто, двести лет или вся тысяча?

И еще подумал Кравцов: нет, в их представлении о Разуневском не все так элементарно, как кажется Михаилу, — они о нем знают достаточно. И вновь на память пришли слова Варенцова о Разуневском и златокудрой Анне, живущей в поднебесье. Что бы это могло значить?

И Михаил сказал себе: спрошу Певцова о крале-золотоголовке. Да, вот так, в лоб: знает он ее?

— Этот ваш зеленчукский посад... вроде мужской гимназии? — осторожно начал Кравцов. — Одни мужики?

— Нет, почему же? И женщины!.. Небесный свод что кружева — ему женская зоркость и женская осторожность непротивопоказаны...

— Анна Коцебу... это и есть женская осторожность?

Певцов смешался: ему еще надо было установить, как возникло в сознании Михаила имя Анны, откуда оно явилось, с чем сопряглось.

— Погодите, да не попадалась ли вам на глаза книжка Анны Коцебу «Астрономия и математика»?

— Значит, это ее книжка? — вырвалось у Кравцова: истинно, неисповедимы пути твои, всевышний, — Михаил был наслышан об этой работе.

— Когда участвует математика, ум должен быть мужским, — сказал Певцов.

— У нее... мужской? — спросил Михаил.

— Если с БТА имеет дело... куда как мужской! — сказал Певцов.

— А что такое БТА?.. Большой телескоп? — спросил Михаил.

— Большой, разумеется! — произнес Певцов — он давно понял, сколь неосведомлен его собеседник, но был снисходителен. — Если ты не видел БТА, считай, что ничего не видел, понятно? — выпалил он и решил было закончить на этом диалог, но Кравцов остановил его.

— Скажи два слова об Анне Коцебу — мне надо, понимаешь, надо, — умолил Михаил.

Певцов вдруг стал важен — взял и обволок себя такой сановностью, не подступиться.

— Значит, Коцебу? Ну, разумеется, не Софья Ковалевская, но что-то взяла и от Ковалевской!.. — Он помолчал, не без снисхождения глядя на Кравцова. — Есть и дар, и сознание, что ты его не лишена, а поэтому достоинство... по мне, большая скромность не помешала бы делу, но она из тех, кто характера не меняет, и... дай бот! Я люблю тех, кто не очень часто перестраивается... А вы как?

Сегодня Разуневский сказал Михаилу:

— А большое зеркало все-таки подняли на зеленчукскую гору! — В его взгляде было восхищение, самозабвенное. — Только представьте: чудо свершилось в двух шагах от нас, а мы спали сном праведников — не могу себе простить!.. Знали вы об этом?

— Знал, — сказал Михаил.

— Как так?

Они шли приречной улицей, ветер был от Кубани, было слышно, как шумит прибывающая река, — видно, бездождье, знойное, подобралось к ледникам, в последние дни река прибыла заметно. Кравцов поднял глаза — небо