С того рокового вечера прошло две недели. Его светлость всё время находился в заключении в Тауэре и, благодаря своему высокому положению и исключительным условиям, получил просимое разрешение на ускорение дела. Суд над ним был назначен на следующий день. В течение этих суток королева, может быть, нашла бы средство спасти любимого человека от позорной смерти. В последние две недели она выстрадала больше, чем иной женщине приходится выстрадать за всю жизнь. Хотя она была королевой, но оказывалась бессильной исполнить своё единственное горячее желание, за которое готова была отдать всё королевство.

Сегодня Мария всё утро провела за туалетом, заботливо выбирая то, что, по её мнению, было ей больше к лицу. Ввиду возраста королевы, охватившее её при этом волнение могло бы показаться смешным, если бы не носило такого трагического характера. Ей так хотелось быть привлекательной!

Внимательно изучив перед зеркалом своё лицо, она постаралась сделать незаметными многочисленные морщинки, навела на щёки лёгкий румянец и посвятила целый час убранству головы. Потом она перешла в маленькую комнату с тёмно-красной обивкой, в которую слабо проникал дневной свет, и стала нетерпеливо ходить взад и вперёд. Чуть не каждую минуту она звонила в колокольчик, спрашивая являвшегося на её зов пажа:

— Видна ли уже стража?

— Нет ещё, ваше величество, — неизменно отвечал ей паж.

Было около трёх часов, когда герцогиня Линкольн принесла наконец желанную весть.

— Начальник дворцовых телохранителей явился к вашему величеству с докладом, что стража Тауэра вместе с герцогом Уэссекским уже у ворот дворца.

Привычным жестом королева прижала руку к сердцу, не будучи в силах вымолвить ни слова. Добрая старая герцогиня, с выражением почтительного сочувствия на грустном лице, терпеливо ждала, когда королева оправится.

— Хорошо, — немного спустя, промолвила Мария. — Прикажите, пожалуйста, герцогиня, чтобы его светлость немедленно провели сюда.

Оставшись одна, она с рыданием упала на колени.

— Пресвятая Дева, Матерь Божия! — шептала она сквозь слёзы. — Услышь мою мольбу, моли за меня Бога! Помоги мне спасти его и сделать его королём! Царица Небесная, помоги мне! Сделай так, чтобы он... полюбил... меня!

Поднявшись с колен, королева тщательно вытерла слёзы, и, бросив взгляд в стоявшее на столе маленькое зеркало, оправила причёску и принудила себя улыбнуться.

Через минуту в дверь постучали, послышались бряцание оружия, шум голосов, и в комнату вошёл герцог Уэссекский. Мария протянула ему руку, и он почтительно склонился, чтобы поцеловать её; это дало королеве время оправиться от волнения. При виде изменившегося лица герцога у неё больно сжалось сердце. От прежней его весёлости и жизнерадостности не осталось и следа; он казался постаревшим, и даже походка его утратила прежнюю уверенность.

Мария указала ему место возле себя. Сама она предусмотрительно поставила своё кресло так, что свет из окна падал прямо на лицо герцога, оставляя её в тени.

— Надеюсь, милорд, — дрожащим голосом начала она, — что в Тауэре вам оказывали подобающий почёт, как я приказала?

— Ваше величество очень милостивы, — ответил герцог Уэссекский, — гораздо милостивее, нежели я заслуживаю. Все в Тауэре так добры и внимательны ко мне, что я всем доволен.

— О, если бы я могла, — вырвалось у королевы, но она тотчас же сдержалась, твёрдо решившись не давать воли волнению, пока не выскажет ему всего, что было у неё на душе. — Милорд, — твёрдо начала королева, — верите ли вы, что пред вами искренний и преданный друг, не ваша королева, но просто женщина, которая ничего так не желает, как... вашего счастья?.. Верите?

— Этому легко поверить, — с улыбкой ответил герцог. — Я часто бывал пристыжен чрезмерной добротой вашего величества.

— Если вы дорожите моей дружбой, милорд, — с жаром продолжала Мария, — обещайте мне, что завтра перед вашими судьями вы опровергнете предъявленное вам гнусное обвинение.

— Почтительно прошу прощения вашего величества, — сказал герцог, — но я признался в совершенном мною преступлении и ничего не могу опровергнуть.

— Это безумие, милорд! Вы, самый благородный джентльмен во всей Англии, совершили такое гнусное преступление, какого постыдился бы самый грубый человек? Всё это было бы безобразной шуткой, если бы не являлось такой страшной трагедией.

— Нет, это — не трагедия, ваше величество. Людям и получше меня случалось губить свою жизнь. Прошу вас, не думайте больше обо мне!

— Не думать о вас, дорогой милорд! — с упрёком произнесла Мария. — Да я ни о чём другом и думать не могу с той ужасной ночи, когда мне сказали, будто вы...

Что-то сдавило ей горло и помешало продолжать.

С глубоким уважением, но и с жалостью смотрел герцог Уэссекский на одинокую, пожилую, своенравную женщину, любившую его с материнским самоотвержением. Не была ли она в десять тысяч раз достойнее той развратницы, образ которой наполнял его сердце? Одну женщину он уважал, другую должен был презирать, и всё-таки готов был пожертвовать жизнью, честью, добрым именем ради того, чтобы спасти недостойный предмет его безграничной любви от публичного позора.

Вероятно, промелькнувшие в его голове мысли отразились у его на лице, так как внимательно следившая за ним Мария с горечью сказала:

— Я знаю, милорд, что ваше молчание относительно этого таинственного дела вызвано рыцарским желанием защитить другого- женщину... Подумайте!..

— Я обо всём подумал, — с твёрдостью возразил герцог, — и умоляю ваше величество...

— Нет, не вы, а я умоляю, — с жаром перебила королева. — Взглянем прямо в лицо действительности. Неужели вы считаете всех глупцами, которые способны поверить вашей выдумке? В ту ночь видели, как из дворца через террасу бежала женщина. Кто она? Откуда явилась? Никто не видел её лица, слуги не догадались побежать за нею, но некоторые из придворных готовы поклясться, что это была... леди Урсула Глинд.

В первый раз после роковой ночи герцог Уэссекский услышал это имя; на один миг он утратил свою ледяную холодность, и Мария заметила, что он нахмурился.

— Её допрашивали, — продолжала королева, — но она хранит упорное молчание. Верьте, милорд, что вы с рыцарским самоотвержением спасаете негодную развратницу.

Но к герцогу Уэссекскому уже вернулось самообладание.

— Ваше величество ошибается, — спокойно возразил он. — Я ничего не знаю о леди Урсуле и своим признанием не хочу никого спасать.

— Не настаивайте на этом бессмысленном