Шрифт:
Закладка:
– Но я хочу понимать зачем, почему? Как это все устроено? – спрашивал я, а сам поражался: откуда ей столько известно? Неужели те неведомые служители Башни, кто позволил опекать меня, доверили ей так много? Ей, обычной девчонке из Севастополя! Но почему?
Я снова услышал знакомую Фе – ее знакомый беззаботный смех, добрый, слегка снисходительный.
– Ты как маленький человек. Это все вопросы маленьких людей. – В моей голове пронеслись картины из Прекрасного душа: толпа малышей в капюшончиках, бегущих за странными белыми хлопьями. И подумал, но только на миг: а что же? Отчасти она права.
– То, чем ты занимаешься в Башне, не приведет ни к какому познанию. И не должно, – продолжала девушка. – Чем выше ты находишься сам, тем меньшей становится истина. Ты можешь ее разглядеть, но не можешь стать ее частью. И наоборот, когда пребываешь в ней, ты не видишь.
– Но мы ведь движемся вверх, Фе, – ответил я, пораженный. – Выходит, мы уже никогда не сможем быть с нею? Быть частью истины?
Она покачала головой, как будто разочарованно, – и вдруг погладила меня по голове. Это было так неожиданно, что я отпрянул, но тут же рванулся обратно к ее руке. Наверное, со стороны это выглядело так, будто я просто продолжал болтаться в воздухе. Да и некому было судить со стороны.
– Для истины нет никакого верха и нет никакого низа, нет даже линии возврата, – Феодосия перешла на шепот. – Наоборот, это она сама и есть – линия.
Нечего было сказать. Но мне казалось, что я прав, и я цеплялся за собственную правоту как за спасение. Я был убежден, что, поднимаясь с нижнего уровня на верхний, с одного этажа на другой, даже просто переходя из зала в зал, я шел за истиной, приближался к ней.
Запасным умом, как говорили мудрые севастопольцы, я понимал, что побывал у Сервера, а это не каждому здесь дается, но не воспользовался им – это никак меня не изменило, ничем не помогло, и даже, признаться честно, я не совсем понял, что это было. Истина казалась несоизмеримо важнее, чем вера, и если я во что-то верил здесь – так лишь в то, что смогу до нее добраться.
И однажды – я не помню, в тот ли момент, немного ли позже, раньше, – но мне вдруг открылось понимание: там, где ускользает истина, тут же появляется вера, то, откуда она уходит, стремится заполнить вера. И потому в этой Башне, где так не хватало истины, было так много веры.
Я вспоминал, как легко и практически с первого взгляда купился на прелести Потребления, его лживое чувство пресыщения, которое бесстыдно выдавало себя за счастье. Ведь мне нравилось там, и я даже ловил себя на страшной мысли остаться. Тогда я мало думал об истине. Теперь же стало противно от того, что я мог быть таким.
Фе больше ничего не говорила. Она отдалялась от меня, словно улетала в небо воздушным шариком, которые пускали в нашем городе маленькие люди. Мысли расступались, как кусты на пустыре у Башни, наваждение развеялось, и мне стало казаться, что я выхожу из бреда. Но я выходил из лифта.
«Отдохни!»
Назову это так: сделал шаг в бесконечность. Именно такое чувство пришло ко мне, едва я переступил порог нового уровня. Здесь не было ни стен, ни ширм, ни коридоров, ни проспектов – ничего из того, что стало уже привычным. Зато – как мне вначале показалось – было очень много людей.
Одна из гигантских, не имевших конца в обе стороны, стен представляла собою огромное зеркало, простиравшееся до гигантского, но все же не такого высокого, как на прежних уровнях, потолка. Я отметил, что на каждом следующем уровне потолок оказывался ниже, чем на предыдущем. Под потолком были закреплены мощнейшие прожекторы, проливавшие вниз свет – а здесь было очень светло, куда светлее, чем в Севастополе при сиянии солнца. А под ними было единое, безразмерное пространство, в котором кипела жизнь. Ни Потребление с его проспектами, ни Притязание с символическими ограждениями-ширмами, ни уж тем более узкий и низкий Сервер не шли ни в какое сравнение с этими масштабами. Они были способны поразить любое воображение.
Я медленным шагом отправился на неизведанную территорию, стараясь сфокусироваться на чем-то конкретном: глаза разбегались, взгляд спешил охватить все. Во все четыре стороны от меня на полу простирались жирные черные полосы. Я заметил, что сама поверхность пола была белой и слегка блестящей, с виду похожей на городской асфальт, но мягкой. Нога слегка пружинила, ступая на этот пол, он будто призывал подпрыгивать, а не просто шагать. Я пробормотал что-то невразумительное, пытаясь привыкнуть к новому ощущению.
Черные полосы делили пространство пола, а значит – в отсутствие стен, – и всего помещения на ровные квадраты, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, между которыми пролегали дорожки. По дорожкам, неизменно куда-то торопясь, ходили люди, а вот что они делали внутри самих квадратов, я понял далеко не сразу.
Стоит начать с того, что в каждом квадрате было размещено зеркало – но эти зеркала мало походили на предметы уюта в домах севастопольских недалеких. Каждое представляло собою трех- или пятиугольник размером с человеческий рост, будто было осколком какого-то другого, огромного зеркала, вроде того, что заменяло здесь одну из стен. Каждый «осколок» стоял под наклоном, чтобы в него было удобно смотреть человеку, занятому в квадрате своим делом. Каким? Вначале я не мог понять, но этим – как мне пояснили позднее – здесь был занят каждый.
Люди, находившиеся в квадратах, занимались физическим трудом. Да, мне сложно было бы назвать это иначе: они напрягались, потели, пыхтели, многие громко ругались, они делали много движений и тратили много сил. Их зубы сжимались, глаза закрывались, деревенели скулы, наливались мускулы, натягивались мышцы, руки то плотно вгрызались в белый асфальт мощными хищными пальцами, то отрывались от него, едва касаясь. Эти люди вели борьбу – каждый свою, а все вместе – общую, так показалось мне, когда я бродил среди квадратов. Странным казалось одно: в этой борьбе я не замечал противника, но очень скоро в своей попытке объяснить происходящее пришел к простому вопросу.
А не для того ли перед каждым из них стоит зеркало?
И вправду, иначе зачем?
