И он задал сакраментальный, но столь излюбленный на Востоке вопрос:

— Сколько?

Значит, все просто. Ты стонал и причитал, ты убивался, что родная дочь твоя влачит участь рабыни, что свободолюбивую дочь джемшидского племени превратили в жалкую невольницу. Ты горишь местью и благородным гневом! А сам что делаешь? Отец? Вождь джемшидов? Ты бесстыдно начинаешь торговаться из-за родной дочери, словно она кобыла или корова. И ты, потомок царей в двадцати поколениях, не видишь в этой своей базарной повадке ничего стыдного, ничего позорного!

И раз в этом выход из трагического положения, пусть будет так.

— Сколько?

Но сидевший словно на гвоздях Аббас Кули не дал вождю ответить. Он, контрабандист, разбойник, проявил благородства и понимания в тысячу раз больше, чем этот степной царек, потомок великого Ялангтуша. Аббас Кули встал, поклонился и сказал:

— Ты не прав, вождь. Тысячу раз не прав. Занавес заблуждения закрыл от тебя истину. Ты не видишь ничего сквозь свои ресницы. Дочь твоя не рабыня. Дочь твоя добыта великим воином в честном бою. Была пролита кровь! Ножом девушка отстояла свою честь. В священном Коране начертано: «Женщина добыча». Ваша дочь стала добычей, и ее ждала участь невольницы. Но великий воин с боем освободил ее, приблизил дочь джемшида, возвысил ее, возвел на трон уважения, сочетался с ней браком!

— Но выкуп! Выкуп!

— По закону войны выкуп за девушку и женщину не полагается. Про это тоже записано в Коране. И твоя дочь, о вождь джемшидов, и без выкупа жена великого воина. И она родила от него тебе внука, тебе, у которого нет ни одного сына, ни одного внука. Гордись внуком, сыном твоей дочери Шагаретт!

Впав в настоящий раж, Аббас Кули уже кричал на вождя джемшидов, размахивал руками, убеждал очень горячо, сыпал доводами, похожими на проклятия.

— Потише на поворотах, — предостерег его по-русски Мансуров. — Что бы он ни говорил, молчи. Он может навредить мальчику.

Однако Аббас Кули мчался уже на коне ораторства, и его остановить мог бы только дракон, а вождя драконом он никак не желал почитать. «Старый контрабандист, дряхлый песочник, — называл он его наедине с Алексеем Ивановичем. — Ну и тесть попался великому воину!»

Аббас Кули говорил еще долго со всем пылом убеждения. Закончил он так:

— Мальчики происходят от мужской силы, девочки от женской слабости. Радуйся, джемшид! Твоего внука породил великий воин, и ты теперь будешь жить в мужском поколении. Есть кому надеть на тебя саван, есть кому положить тебя в могилу! Вознеси молитву, поклонись великому воину и возликуй!

Не из таких простаков был вождь джемшидов, чтобы поддаться на пустопорожний звон слов.

— Бьешь ты языком пустословия в барабан красноречия, контрабандист Аббас Кули! Мы и без твоей болтовни радуемся. Судьба посмеялась над нами, а мы посмеялись над судьбой. Мы забрали в стоимость выкупа за нашу любимую дочь мальчика! Вот как! Мы взяли выкуп позора нашей дочери и усыновили мальчика. Мальчик — наш сын. Мы порешили отобрать мальчика от нашей загрязнившей подол своих одежд дочери. Мальчик отныне сын вождя джемшидов! Мы знаем, русский командир приехал за мальчиком. Мы отвергаем права русского на мальчика. Мальчик наш сын. Убери руки от мальчика, кяфир!

— Господин вождь, где мой сын?

На вопрос Алексея Ивановича вождь ответил:

— Сын наш здесь!

Но звонко и открыто прозвучал в шатре женский голос:

— Молодец из молодцов. И ты, Алеша, не слушай нытья и причитаний этого человека, который называется моим отцом. Он кричит здесь о позоре рабыни. А кто позволил увезти меня из кочевья, кто смотрел сквозь пальцы, когда любимую дочь Шагаретт похитили, отдали в лапы торговцев живым мясом, а?

Шагаретт вошла без чадры, по-степному. Затененные длинными густыми ресницами глаза ее горели в отсветах лучей, падавших через отверстие меж шерстяных полотнищ шатра. Чуть сдвинутые у переносицы иссиня-черные брови, описывающие две узких, гордо вскинутых дуги, оттеняли безукоризненно белоснежное лицо, без признаков румянца. Обрамленная короной волос, лишенных всяких украшений, голова гордо покоилась на лебединой шее.

«Как она высокомерно разговаривает с родным отцом! Впрочем, высокомерие подобает ей — чуду непринужденного величия».

Но грациозная прелесть улыбки сменилась гримасой омерзения, когда к ней подскочил шарообразный визирь и попытался оттеснить к выходу.

— Брысь, пособник бардефурушей! Это ты помогал тем, кто обманным способом продал меня тогда за границу. Это ты с мюршидом виноват, что до сих пор мой супруг и повелитель не заплатил цену молока моей матери. Это ты вместе с мюршидом сделали все, чтобы не допустить в мой шатер моего супруга, отца моего ребенка. Это ты получил от проклятого мюршида шестнадцать тысяч дырявых стертых кран, чтобы похитить в Мазар-и-Шерифе моего ребенка, и заставил меня, гордую джемшидку, босыми израненными ногами идти сотни сангов по камням и сухой глине, оставляя кровавые следы до Кешефруда, надрываясь от слез и рыданий. И это ты виновник того, что у моего шатра не танцевали джемшиды, мужчины и женщины, и не скакали на конях по степи! И не стреляли из ружей в честь нашу — молодоженов! И не пели ночью любовных песен, которые должны были соединить нас на ложе брачном! И никто не провожал Шагаретт — прекрасную невесту — утром в шатер жениха! И ты виноват, что не было ничего, что освящает любовь человеческую. — Тут она протянула руку в сторону скорчившегося на груде шелковых подстилок великого вождя.

А вокруг шатра гудела толпа:

— Пророчица! Святая!

Шагаретт протянула руку Алексею Ивановичу:

— Здравствуй, муж, наконец-то ты приехал. Наконец-то джемшиды увидят тебя. И никто не посмеет… вроде этого слизняка, — и она носком восточной туфельки поддела чалму упавшего перед ней ниц визиря, — разбивать корявой лапой склянку доброго имени. Я зажгу светильник в своем чаппари, светильник моего супруга, и он будет гореть до утра. И пусть он осветит нас, пришедших друг другу в объятия, и я буду петь на все кочевье:

Приди ко мне, сожми меня железными руками!

И будем мы сдирать друг с друга кожу,

ты и я!

Нас двое: ты — халиф Багдада

и я — принцесса Дамаска.

Оттолкнув визиря, пытавшегося поцеловать ее туфлю, она за руку потянула Мансурова из шатра:

— Идем! Здесь душно! Идем, посмотри на степь! Посмотри, как прекрасен мир.

Они шли рука об руку через все кочевье. Они не замечали никого.

— Где мальчик? — спросил Алексей Иванович.

— Ты увидишь нашего мальчика.

Рождение его путало все сложнейшие, хитроумнейшие династические расчеты.