Шрифт:

-

+

Закладка:

Сделать

Перейти на страницу:

Пышет светом в часы вечерние,

Предводителев жеребец —

Удивление всей губернии.

А весной идут, таясь,

На кладбище девушки с милыми,

Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!»

И целуются над могилами.

Крест над церковью взнесен,

Символ власти ясной, Отеческой,

И гудит малиновый звон

Речью мудрою, человеческой.

Достаточно сравнить эту нежность к старой России, живущей под отеческой властью, с неприязненно пасмурными стихами Блока, чтобы ощутить разницу.

Или стихотворение «Туркестанские генералы», воспевающее былых строителей империи:

Под смутный говор, стройный гам,

Сквозь мерное сверканье балов,

Так странно видеть по стенам

Высоких старых генералов.

Приветный голос, ясный взгляд,

Бровей седеющих изгибы

Нам ничего не говорят

О том, о чём сказать могли бы.

И кажется, что в вихре дней,

Среди сановников и денди,

Они забыли о своей

Благоухающей легенде.

Они забыли дни тоски,

Ночные возгласы: «к оружью»,

Унылые солончаки

И поступь мерную верблюжью;

Поля неведомой земли,

И гибель роты несчастливой,

И Уч-Кудук, и Киндерли,

И русский флаг над белой Хивой.

Забыли? Нет! Ведь каждый час

Каким-то случаем прилежным

Туманит блеск спокойных глаз,

Напоминает им о прежнем.

— «Что с вами?» — «Так, нога болит».

— «Подагра?» — «Нет, сквозная рана». —

И сразу сердце защемит

Тоска по солнцу Туркестана.

В этих стихах любовь Гумилёва к русской имперской старине удивительно органично сочетается с любовью к экзотике востока и дальним странствиям, выразившейся в его многократных путешествиях по Африке.

Гумилёв и Африка: певец Черной Империи

Гумилёва часто сравнивают с англичанином Редьярдом Киплингом, совсем глупые авторы называют его подражателем англичанина, поумнее — говорят о роднящем их обоих империализме, культе силы белого человека, строителя империи, покоряющего неведомые просторы и живущих на них дикарей. Однако это крайне поверхностное сопоставление.

Киплинг был журналистом, никогда не участвовал ни в каких войнах, а по Британской империи передвигался исключительно по контролируемым англичанами местам и не без комфорта. Многие из его стихов, как знаменитое «Бремя белых» — это блистательная рифмованная публицистика.

Гумилёв поэтической публицистики не писал вообще, даже жаль. Он забирался в самые глухие дебри Восточной Африки, далеко за пределы не только российской, но и вообще какой-либо власти. Он был настоящий воин и охотник, десятки раз рисковавший жизнью.

Я люблю избранника свободы,

Мореплавателя и стрелка,

Ах, ему так звонко пели воды

И завидовали облака.

Высока была его палатка,

Мулы были резвы и сильны,

Как вино, впивал он воздух сладкий

Белому неведомой страны.

При этом никаким певцом колониальной империи Гумилёв не был. Единственная империя, которую он прославляет в Африке — это Эфиопия, Абиссинская империя, возникшая как раз благодаря тому, что древний христианский народ, эфиопы, решился противостоять итальянским колонизаторам.

Негус Менелик II получил неожиданную поддержку из России. В 1894 году в Эфиопию прибыл казачий есаул Николай Степанович Леонтьев, который оказал огромную помощь Менелику в организации армии и налаживании сопротивления итальянцам. Именно благодаря советам Леонтьева абиссинцы выиграли у итальянцев решающую битву при Адуа в 1895 году, на десятилетия гарантировав свою независимость. В следующем году он организовал доставку в Эфиопию из России 30 000 винтовок и 5 тысяч сабель. Понятно, что такая огромная партия оружия могла быть отправлена только с согласия высшей русской власти, которая была уверена, что сильная, тяготеющая к православию африканская империя будет добрым другом России.

Русские военные советники помогали Менелику в строительстве империи и дальше. Гусарский корнет Александр Булатович стал первым европейцем, пересекшим эфиопскую провинцию Каффа, а затем помогал негусу в его войнах с итальянцами и непокорными племенами. Булатович, автор прекрасной книги «С войсками Менелика II» был предметом восхищения Гумилёва, который старался повторить его путь.

Стихи Гумилёва об Африке — не колониалистские, а совсем напротив, направленные против колониальной агрессии итальянцев, и весьма кровожадные.

Носороги топчут наше дурро,

Обезьяны обрывают смоквы,

Хуже обезьян и носорогов

Белые бродяги итальянцы…

Кто добудет в битве больше ружей,

Кто зарежет больше итальянцев,

Люди назовут того ашкером

Самой белой лошади негуса.

Гумилёв первый раз оказался в Абиссинии в 1909 году. Подлинные причины и силы, которые его туда привели, остаются до сих пор загадочными. Часто высказываются предположения, что поэт был связан с работавшей все эти годы в Абиссинии русской разведкой. Ничего невозможного в этом нет, но доказать тут что-либо трудно.

Гумилёв побывал на приеме у престарелого негуса Мене-лика II, подружился с Евгением Сениговым, военным и художником, перешедшим на эфиопскую службу русским, занимавшим крупную должность в провинции Каффа. Это он «старый бродяга в Аддис-Абебе» из стихотворения «Мои читатели».

Вместе с Сениговым Гумилев принимал участие в подавлении мятежа мусульманских сомалийских племен.

Завтра мы встретимся и узнаем,

Кому быть властителем этих мест.

Им помогает чёрный камень,

Нам — золотой нательный крест.

Пишущий об Африке Гумилёв, конечно, имперский поэт. Но поет он не европейские колониальные империи, а самобытную африканскую Абиссинскую Империю. Он показывает драму эфиопской истории, когда страна христианских поэтов и богословов превратилась в воинственную суровую империю.

Абиссинец поет, и рыдает багана,

Воскрешая минувшее, полное чар;

Было время, когда перед озером Тана

Королевской столицей взносился Гондар.

Под платанами спорил о Боге ученый,

Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,

Живописцы писали царя Соломона

Меж царицею Савской и ласковым львом.

Но, поверив Шоанской изысканной лести,

Из старинной отчизны поэтов и роз

Мудрый слон Абиссинии, негус Негести,

В каменистую Шоа свой трон перенес.