Уорпл посмотрел на Сколлопа, Сколлоп посмотрел на Уорпла.

— Послушай, старина, — сказал Сколлоп, ласково опуская ладонь на согбенные плечи Ланселота, — мы же твои друзья. Доверься нам!

— Расскажи нам все, — добавил Уорпл. — В чем, собственно, дело?

Ланселот испустил горький тоскливый смешок:

— Вы хотите узнать, в чем дело? Так слушайте. Я подлапник.

— Подлапник?

— Вы же знаете, что такое подкаблучник. Ну а я — подлапник.

И прерывающимся голосом он рассказал им свою печальную повесть. Изложил свою историю отношений с Уэбстером с момента, когда тот прибыл в студию. Уверившись, что кот не подслушивает, он излил душу без купюр.

— Что-то у зверюги в глазах есть такое… — Голос его дрожал. — Гипнотическое. Он накладывает на меня заклятия. Пялится на меня и осуждает. Мало-помалу, шажок за шажком я под его влиянием превращаюсь из нормального уважающего себя художника в… ну, не знаю, как это определить. Достаточно сказать, что я перестал курить, перестал носить шлепанцы и разгуливать без воротничка, что не смею сесть за свой скудный ужин, предварительно не переодевшись, и… — тут он захлебнулся рыданиями, — я продал свою гавайскую гитару.

— Быть не может! — вскричал Уорпл, бледнея.

— Да, — сказал Ланселот, — я почувствовал, что он ее не одобряет.

Наступило долгое молчание.

— Муллинер, — сказал Сколлоп, — это гораздо серьезнее, чем я полагал. Нам следует пораскинуть мозгами, что тут можно сделать.

— Вероятно, — добавил Уорпл, — какой-то выход найдется.

Ланселот безнадежно покачал головой:

— Выхода нет. Я рассмотрел все варианты. Лишь одно, возможно, могло бы избавить меня от нестерпимого ига — если бы я разок, один-единственный разок изловил этого кота на какой-нибудь слабости. Если бы он разок — всего разок — на единый миг утратил свое суровое достоинство, то, чувствую, чары были бы разрушены. Но на это нет ни малейшего шанса! — страстно вскричал Ланселот. — Вот ты только что указал на уличного кота во дворе. Вон он стоит — тот, кто не жалел никаких усилий, чтобы сломить нечеловеческое самообладание Уэбстера. Я слышал, как этот зверюга говорил ему вещи, каких ни один кот, у кого в жилах течет кровь, а не водица, не потерпел бы и секунды. Но Уэбстер бросает на него взгляд, будто викарный епископ на провинившегося мальчика в церковном хоре, отворачивает голову и погружается в освежающий сон.

Он всхлипнул без слез. Уорпл, неисправимый оптимист, попытался по доброте сердечной утешить его, приуменьшив трагедию.

— Что же, — сказал он, — скверно, конечно, но, полагаю, в том, чтобы бриться, переодеваться к обеду и все такое прочее, никакого вреда нет. Многие великие художники… Уистлер, например…

— Погоди! — вскричал Ланселот. — Вы еще не слышали самого страшного.

Он судорожно вскочил, подошел к мольберту и открыл портрет Бренды Карберри-Пэрбрайт.

— Вот, поглядите, — сказал он, — и скажите, что вы о ней думаете?

Его друзья молча разглядывали повернутое к ним лицо. Мисс Карберри-Пэрбрайт была девицей крайне чопорной и ледяной наружности. Отгадать причину, побудившую ее заказать свой портрет, представлялось невозможным. Никто долго не выдержал бы подобного на стене своего жилища.

Молчание прервал Сколлоп:

— Вы друзья?

— Видеть ее не могу, — яростно ответил Ланселот.

— В таком случае, — продолжал Сколлоп, — могу говорить откровенно. По-моему, она прыщ.

— Чирей, — добавил Уорпл.

— Фурункул и язва, — подвел итоги Сколлоп.

Ланселот хрипло засмеялся:

— Вы описали ее с поразительной точностью. Она воплощает все наиболее противопоказанное моей артистической натуре. Меня от нее тошнит. Я женюсь на ней.

— Что-о?! — вскричал Сколлоп.

— Ты же собираешься жениться на Глэдис Бингли, — добавил Уорпл.

— Уэбстер так не считает, — сказал Ланселот с горечью. — При их первой встрече он исчислил ее, взвесил и нашел очень легкой. А едва он увидел Бренду Карберри-Пэрбрайт, как задрал хвост под прямым углом, приветственно заурчал и потерся головой о ее ногу. Я сразу понял, что у него на уме.

И с той минуты он прилагает все усилия, чтобы устроить этот брак.

— Но, Муллинер, — сказал Уорпл, всегда торопившийся указать на светлую сторону любой ситуации, — с какой стати эта девушка захочет выйти за никчемного, паршивого олуха без гроша в кармане, подобного тебе? Ободрись, Муллинер, надо просто выждать, и ее начнет от тебя воротить.

Ланселот покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Ты говоришь как истинный друг, Уорпл, но ты не понимаешь. Старая миссис Карберри-Пэрбрайт, мать, присутствующая на сеансах во имя приличий, очень скоро узнала про мое родство с дядей Теодором, у которого наличности куры не клюют. Она знает, что когда-нибудь я буду богат. Она знавала дядю Теодора, когда тот был священником прихода Святого Ботольфа в Найтсбридже, и с самого начала держалась со мной с отвратной фамильярностью старинной знакомой. Без конца старается залучить меня к себе с визитом в свои приемные дни, на свои воскресные завтраки, на свои обеды в тесном дружеском кругу. Как-то раз она даже выразила желание, чтобы я сопровождал ее и ее гнусную дочку на выставку в академии.

Он горько усмехнулся. Ядовитые сарказмы Ланселота Муллинера по адресу Королевской академии искусств цитировались от Тайт-стрит на юге до Холланд-парка на севере, а на восток так до самого Блумсбери.

— Я твердо противостоял всем этим увертюрам, — продолжал Ланселот. — С самого начала я сохранял ледяное безразличие. Я не говорил прямо, что предпочту умереть под забором, чем нанести ей визит, но давал это понять своей манерой держаться. И я уже начинал верить, что заткнул ей пасть, когда вмешался Уэбстер и погубил все. Знаете, сколько раз я уже побывал в этом инфернальном доме за последнюю неделю? Пять! Уэбстер как будто желал этого. Говорю вам, я погибший человек.

Он закрыл лицо руками, Сколлоп тронул Уорпла за плечо, и они бесшумно выскользнули из комнаты.