даже противниками, а гибкость не сдерживалась предварительным обязательством вечного успеха, каким бы краткосрочным ни был вопрос. Политику можно было оценивать с точки зрения общей концепции будущего, а не вынужденного стремления избежать даже временных неудач.

В результате аристократия в ее лучших проявлениях могла поддерживать чувство превосходства, которое было противоположно демагогическим соблазнам, иногда поражающим народную демократию. В той мере, в какой аристократия соответствовала своим ценностям сдержанности и бескорыстного служения обществу, ее лидеры были склонны отвергать произвол личного правления, управляя вместо этого с помощью статуса и морального убеждения.

В течение девятнадцатого и начала двадцатого веков предположения, лежащие в основе наследственной аристократии, неуклонно разрушались в результате ослабления религиозной веры, развязывания Французской революцией движений в сторону большего политического равенства и сдвигов в богатстве и статусе, вызванных развивающейся рыночной экономикой. Затем, внезапно и неожиданно, Первая мировая война выявила несоответствие между ослабевающими аристократическими политическими ценностями, с одной стороны, и возникающими технологическими реалиями, с другой. В то время как первые подчеркивали необходимость сдержанности и мирного развития, вторые превозносили разрушительность войны. Система сломалась в 1914 году, когда растущие национальные страсти отбросили прежние гарантии, позволив технологиям обеспечить средства для постоянно растущего уровня конфликта, который в течение более чем четырех лет затяжной войны подорвал существующие институты.

Уинстон Черчилль в книге "Нарастающая буря" (1948) отметил, что Первая мировая война была конфликтом "не правительств, а народов", в котором жизненная сила Европы "излилась в гневе и резне". К концу войны Черчилль мог написать:

Прошли времена Утрехтского и Венского договоров, когда аристократические государственные деятели и дипломаты, как победители, так и побежденные, встречались в вежливых и учтивых диспутах и, свободные от шума и болтовни демократии, могли перестраивать системы на основе основ, с которыми все были согласны. Народы, воодушевленные своими страданиями и массовыми учениями, которыми они были вдохновлены, стояли вокруг десятками миллионов, чтобы потребовать возмездия в полной мере.

Поскольку европейские лидеры не смогли предотвратить надвигающуюся катастрофу или сдержать ее, когда она разразилась, Первая мировая война подорвала доверие к политической элите, оставив после себя ослабленное руководство, которое в ключевых странах было свергнуто тоталитарными правителями. В то же время мирное урегулирование 1918 года оказалось одновременно недостаточно соответствующим широко распространенным ценностям, чтобы вызвать приверженность новому порядку, и стратегически несостоятельным, поскольку не смогло в достаточной степени ослабить побежденные стороны, чтобы устранить их способность к реваншу. Это имело множество последствий; самым значительным из них стала Вторая мировая война.

В обеих мировых войнах тотальная мобилизация народов, управление их энергией и эксплуатация их взаимных антипатий представляли собой самое раннее и самое мрачное последствие возвышения среднего класса. Однако после того, как прошли потрясения Второй тридцатилетней войны (1914-45 гг.), эта социальная трансформация оказалась совместимой с международной стабильностью и государственным мышлением. Мир уверенных в себе национальных государств, в которых средний класс обладал основной долей политической и культурной власти, оказался способен производить лидеров, проводящих ответственную и творческую политику.

Две родственные социальные силы, меритократия и демократизация, обеспечили и институционализировали рост лидеров среднего класса. Одним из лозунгов Французской революции был лозунг "карьера открыта для талантов". С середины девятнадцатого века принятие меритократических принципов и институтов на Западе - таких как вступительные экзамены, селективные средние школы и университеты, политика найма и продвижения по службе на основе профессиональных стандартов - создало новые возможности для талантливых людей из среднего класса попасть в политику. Одновременно с этим расширение избирательного права сместило социальный и политический центр тяжести в сторону среднего класса.

Ни один из шести лидеров, изученных в этом томе, не был выходцем из высшего класса. Отец Конрада Аденауэра был унтер-офицером в прусской армии, а затем клерком; его сын прошел через стандартные уровни образования в Германской империи. Бабушка и дедушка Шарля де Голля были хорошо образованными и преуспевающими, но его отец был школьным учителем; сын стал первым в своей семье, кто служил на высоких государственных должностях. Ричард Никсон был воспитан представителями низшего среднего класса в Южной Калифорнии. Анвар Садат, сын клерка, с трудом получил рекомендацию для поступления в египетскую военную академию. Ли Куан Ю, родившийся в семье сингапурских родителей, живущих в неблагоприятных условиях, рассчитывал на стипендии в Сингапуре и Великобритании для продолжения образования. Маргарет Тэтчер была выпускницей гимназии и дочерью бакалейщика - второй представитель среднего класса (после Эдварда Хита) и первая женщина, ставшая лидером Консервативной партии Великобритании. Ни у кого из них не было стартовой позиции, которая позволила бы им впоследствии добиться выдающихся успехов.

Их скромное происхождение позволило им бросить вызов традиционным политическим категориям "инсайдера" и "аутсайдера". Садат и де Голль были военными офицерами, пришедшими к власти в результате кризиса в своих странах; Никсон и Аденауэр были опытными и известными политиками, которые, тем не менее, провели годы в политической глуши. Тэтчер и Ли пришли к власти самым ортодоксальным образом - через партийную политику в парламентской системе, но постоянно подвергали сомнению господствующую ортодоксальность. Как и их аристократические предшественники в девятнадцатом веке, но в отличие от многих их современников двадцатого века, они не были в первую очередь озабочены краткосрочными тактическими преимуществами. Напротив, их происхождение и опыт работы вдали от власти давали им перспективу, позволяя им формулировать национальные интересы и выходить за рамки общепринятой мудрости своего времени.

Все более меритократические институты, которые позволяли им использовать свои таланты с раннего возраста, возникли под сенью аристократии - и часто как следствие войны. Немецкий Генеральный штаб и эффективная, неэпотичная бюрократия Германии возникли в результате прусских реформ, принятых после шока от поражений на поле боя в Наполеоновских войнах. Де Голль учился в Сен-Сире, военной академии, основанной Наполеоном в 1802 году для подготовки профессионального офицерского корпуса. Другая такая высшая школа, селективный и элитный Институт политических исследований ("Sciences Po"), была основана после того, как франко-прусская война (1870-71) выявила недостатки французского политического и административного руководства - недостатки, которые должны были быть устранены путем развития талантов следующего поколения.

Промышленная революция также сыграла свою роль в усилении внимания к образованию, как утверждает историк экономики Дэвид Ландес: «все старые преимущества - ресурсы, богатство, власть - были обесценены, и разум утвердился над материей. Отныне будущее было открыто для всех, кто обладал характером, руками и мозгами». Поскольку успех все больше приписывался уму и усилиям, а не праву рождения, образование стало квинтэссенцией пути к прогрессу.

Благодаря этим изменениям шесть лидеров смогли посещать строгие средние школы (большинство из них были селективными, и все они были общественными, если не государственными). Соревнование за высокие оценки