Европу, - сказала она, широко улыбаясь, - то это похоже на приглашение Чингисхана выступить с речью о достоинствах мирного сосуществования!». Как и Чингисхан, Тэтчер, однако, пришла завоевывать. Шутка стала бы пределом ее благородства.

Вместо того, чтобы прославлять идею Европы, Тэтчер попыталась определить ее пределы. Таким образом, "Брюггскую речь" можно рассматривать как декларацию независимости от критиков ее кабинета. По мнению Тэтчер, Европейское сообщество должно было следовать пяти "руководящим принципам": опираться на "добровольное и активное сотрудничество между независимыми суверенными государствами"; "решать текущие проблемы практическим путем"; "поощрять предпринимательство"; "не быть протекционистом"; и "поддерживать надежную оборону через НАТО".

Под "практичностью" Тэтчер подразумевала упорядоченную, политически подотчетную, прорыночную европейскую бюрократию, которая будет регулировать с легким прикосновением и сосредоточится на насущных проблемах, а не на грандиозных планах. В соответствии с этим, ее видение Европы было основано на сохранении отдельных национальных государств:

Попытка подавить национальность и сосредоточить власть в центре была бы крайне вредной и поставила бы под угрозу цели, к которым мы стремимся. Европа будет сильнее именно потому, что в ней есть Франция как Франция, Испания как Испания, Великобритания как Великобритания, каждая со своими обычаями, традициями и самобытностью. Было бы глупо пытаться вписать их в некую идентичную европейскую личность.

Это был отрывок, который Шарль де Голль одобрил бы слово в слово.

Скептическое отношение Тэтчер к централизации, столь заметное в речи в Брюгге, выросло из ее изучения Хайека до того, как она стала премьер-министром. К моменту выступления в Брюгге она имела опыт проведения в Великобритании таких реформ, как приватизация промышленности и государственного жилья - инициатив, которые увенчались успехом во многом потому, что вернули государственную власть частному предпринимательству. По ее мнению, сторонники европейского проекта игнорировали главные экономические уроки эпохи. В своей речи она прямо обвинила их в этом, заметив:

Действительно, иронично, что именно тогда, когда такие страны, как Советский Союз, которые пытались управлять всем из центра, учатся тому, что успех зависит от рассредоточения власти и решений от центра, в Сообществе есть некоторые, кто, похоже, хочет двигаться в противоположном направлении. Мы не смогли успешно отодвинуть границы государства в Великобритании только для того, чтобы увидеть, как они вновь устанавливаются на европейском уровне с европейским супергосударством, осуществляющим новое господство из Брюсселя.

Это заявление было сделано для того, чтобы шокировать, и оно достигло желаемого эффекта. Оно представляло собой прямой отпор речи, произнесенной за три месяца до этого президентом Европейской комиссии Жаком Делором, в которой французский социалист предположил, что в течение десяти лет национальные законодательные органы передадут 80 процентов своих экономических решений Европейскому парламенту. Тэтчер вряд ли могла быть более возмущена.

Речь в Брюгге также содержала мудрые, но не так часто вспоминаемые размышления о значении европейской цивилизации и месте Британии в ней. Она затронула два своих великих убеждения - симпатию к тем, кто борется за свободу в Восточной Европе, и глубокое восхищение Соединенными Штатами. Европейское сообщество было "одним из проявлений европейской идентичности", заметила она, но не "единственным". Переходя от отстраненного анализа к страстному увещеванию, она продолжила:

Мы никогда не должны забывать, что к востоку от "железного занавеса" люди, которые когда-то в полной мере пользовались европейской культурой, свободой и самобытностью, были оторваны от своих корней. Мы всегда будем смотреть на Варшаву, Прагу и Будапешт как на великие европейские города. Мы также не должны забывать, что европейские ценности помогли превратить Соединенные Штаты Америки в доблестного защитника свободы, которым они стали.

Слова Тэтчер оказались пророческими. Варшава, Прага, Будапешт и Восточный Берлин вскоре были приняты обратно в Европу, а процветание континента, как тогда, так и сейчас, зависит от безопасности, обеспечиваемой Соединенными Штатами, которые сами являются великим продолжением европейской цивилизации.

Именно поэтому речь Тэтчер в Брюгге со временем заняла достойное место в британском ораторском каноне: не только за ее ключевое место в ее собственной биографии, но и за ее предвидение и четкую формулировку непреходящих противоречий между британской идентичностью и европейской интеграцией.

 

Падение

Однако непосредственным эффектом речи в Брюгге стало дальнейшее отдаление Тэтчер и ее коллег по кабинету. Это был немаловажный момент, свидетельствующий об ужесточении разногласий по экономической политике, не менее зловещем, чем аналогичные эпизоды по внешней и оборонной политике. Как отмечалось ранее, британская система возводит членов кабинета в высшие эшелоны своей партии, что означает, что власть перемещается в обоих направлениях между премьер-министром и кабинетом. Поэтому элемент личной доброй воли между ними имеет решающее значение для функционирования эффективного правительства.

В июне 1989 года, за несколько часов до того, как Тэтчер должна была выступить на саммите Европейского сообщества в Мадриде, канцлер казначейства Найджел Лоусон и министр иностранных дел Джеффри Хау нанесли ей воскресный утренний визит в дом номер 10. Это было редкое для британского правительства зрелище: два самых влиятельных министра в правительстве Тэтчер угрожали уйти в отставку, если премьер-министр откажется предложить крайний срок официального вступления в ERM, тем самым отказавшись от независимой денежной политики своей страны. Тэтчер тщательно записала их требования - и выразила готовность изменить свою позицию по этому вопросу - но отказалась согласиться на публичное установление крайнего срока.

Вскоре после возвращения из Мадрида она понизила Хау до лидера Палаты общин, смягчив удар присвоением ему туманного титула заместителя премьер-министра. Тэтчер была более милосердна к Лоусону, позволив ему остаться на своем посту. Однако вскоре он подал в отставку из-за политики валютного курса, а также из-за ее отказа уволить своего главного экономического советника Алана Уолтерса, чьи публичные взгляды, по мнению Лоусона, подрывали его авторитет.

Однако к октябрю 1990 года Тэтчер была вынуждена под давлением новоиспеченного канцлера казначейства Джона Мейджора согласиться на вступление Великобритании в ERM. В речи, произнесенной 30 октября в Палате общин, она защищала этот шаг, "полностью и окончательно" отвергая экономический и валютный союз, который она рассматривала как "черный ход в федеративную Европу". Разгневанная на свой кабинет и стремясь предотвратить дальнейшие вызовы ее политике, она, похоже, взяла свои риторические подсказки из слов Божьего предостережения Иову: "Вплоть до конца, но не дальше". Выставляя Жака Делора в качестве своего соперника, Тэтчер вспоминала, что "он хотел, чтобы Европейский парламент был демократическим органом Сообщества, чтобы Комиссия была исполнительной властью, а Совет министров - Сенатом". Ее ответ был прямолинеен: «Нет, нет, нет!»

"Нет, нет, нет", - тихо, но решительно произнесенное, станет еще одной бессмертной фразой Тэтчер - но не раньше, чем она поможет свергнуть ее правительство, которое уже теряло поддержку из-за ее поддержки непопулярного "общественного