сотрудничества с исламским духовенством. Им было гарантировано земельные владения и вакуфные земли и легкое их интегрирование в состав российской аристократии. Прагматичная мягкая политика власти позволяла, например, деятельность религиозных структур и использовать это в собственных интересах. В 1784 г. для мусульманской аристократии снова открылся путь вступления в ряды русского дворянства, татарские купцы получили торговые привилегии, которые позволили им включить казахскую степь и Среднюю Азию в сферу русских интересов. Мусульманское духовенство в 1788 г. получило собственное ведомство – «Магометанского духовного собрания», во главе с назначаемым (а не избираемым) сверху муфтием. Таким образом, положение этносов бывшего Казанского ханства существенно изменилось, и они отныне глубоко интегрировались в общество Российского государства.

Но отсутствие своей в этническом отношении территории после распада Золотой Орды препятствовало по-настоящему формированию нации. Мусульманам было запрещено поселяться на берегах рек, а это создало создавать связи между отдельными анклавами с мусульманским населением в Среднем Поволжье. Сформированию значимой национальной бюрократии мешало узаконенное ограничение Екатериной II возможности карьерного роста среди татар. Кроме того, получающим государственное образование мусульманам не разрешалось преподавать в государственной средней и высшей школах, что также ограничивало рост числа госслужащих из их среды. По закону они могли создавать лишь конфессиональные школы – мектебы и медресе[365].

Отсутствие на территории всего Поволжья мусульманских феодалов и по-настоящему достойного сословия служилого дворянства, а также слабо обеспеченная вакуфная система в религиозных общинах вкупе с малочисленной и малообразованной национальной интеллигенцией – все это вместе взятое препятствовало образованию общенациональной объединяющей силы. Татарские дворяне, как правило, не имели крупных земельных владений и практически полностью соответствовали прозвищу «чабаталы мурза», то есть «лапотные мурзы». Но и эти дворяне мало чем отличались от обычных крестьян-землепашцев. Таким образом, при реализации Указа от 22 февраля 1784 г. о предоставлении татарским мурзам и князьям возможности восстановления дворянского статуса лишь небольшая часть татарской старой знати смогла реализовать свое право.

Первыми заговорили о возрождении традиционных религиозных ценностей и необходимости формирования национального самосознания такие татарские мыслители, как Габдрахим Уты-Имяни и Габдулнаср Курсави. Современное понимание проблем этнической истории татарского народа был поднят также мусульманским богословом и первым татарским идеологом Шигабутдином Марджани. С тех пор идеи Марджани становятся толчком к осознанию себя как нации, а не как раньше – простых носителей исламской религии. Одним из проектов национального строительства в конце XVIII в. был так называемый булгарский проект улемов. Согласно ему, мусульмане всего Поволжья выстраивали свои генеалогии от булгарских предков. Но в нач. XIX в. был выдвинут план развития единой мусульманской общины, объединявшей татар Среднего Поволжья, Приуралья, а также татар-мишарей, башкир, часть казахов, астраханских и сибирских татар. Этот план предусматривал создание религиозной автономии с шариатским судом, который и был указан в требованиях татарских депутатов в упомянутой нами Уложенной Комиссии[366].

Но религия к тому времени начинает утрачивать свою ведущую роль, и национальный компонент становится превалирующей. Так, Марджани пишет о роли этнической составляющей в народном самосознании в своем труде «Кладезь сведений о делах Казани и Булгара» (1885 г.): «Некоторые из наших соплеменников считают пороком называться татарином, избегая этого имени, и заявляют, что мы не татары, а мусульмане. Бедняги! Если ты не татарин и не араб, таджик, ногаец, и не китаец, русский, француз, и не пруссак и немец, так кто же ты?».

Надо сказать, проблема идентичности волго-уральских татар и закрепления общенационального этнонима «татар» остается до настоящего времени дискуссионной. В. А. Тишков в своем труде «Татары» отмечает о существовании среди ученых мнений о том, что татарская национальная идентичность в массовой форме – это продукт советского времени, а вплоть до 1920-х гг. для большинства мусульман Волго-Уральского региона была характерна булгарская идентичность. И что булгарская идентичность среди мусульман Поволжья была «насажена» с целью объединения исламской общности региона в середине XVIII в. мусульманским духовенством.

Другие же считают, что этноним «татар» был привнесен русскими и был» навязан» булгарам колониально-национальной политикой царизма. Действительно, в указанный период, на начальном этапе формирования татар весьма прочно устоялся термин «мосельман». Это и понятно: начиная с сер. XVI в., после падения Казани, у татар не было кроме ислама других институтов, обеспечивающих единство нации. Вдобавок ко всему прочему позднее добавилась попытка массовой христианизации населения. Поэтому этот конфессионим «мосельман» стал обобщающим индентификатором даже в то время, когда этноним «татар» становился широко употребляемым. Но, тем не менее, единственная в стране перепись 1926 г., обращенная непосредственно к этническому компоненту, не зафиксировала в регионе никаких «булгар» – основная часть (88 %) населения назвали себя татарами.

Упомянутый нами ученый-реформатор Марджани был категорически против подмены этнонима «татар» конфессионизмом «мосельман». Однако его выбор был обусловлен более сложным комплексом причин. Так, он писал, что некоторые татары «из-за чрезвычайного невежества, вслед за сартами Мавераннахра, вопреки истине берут название «нугай» и считают себя представителями этого народа». Более трудным аспектом является прочность старой «мусульманской» идентичности, что иные среди татар «из-за того, что русские их оскорбляют как татар, воспринимая свое бытие неким ущербным состоянием и отрицая свое «татарство», заверяют, что они никакие не татары, а мусульмане».

В этой связи, В. А. Тишков приводит целый ряд причин, по которым татарское население первоначально не желало отождествлять себя с этнонимом «татар». Продолжало среди крестьянских масс, особенно в районах компактного проживания казанских татар, функционировать старые идентичности, преимущественно «мосельман». Об этом свидетельствуют материалы, связанные с деятельностью движения ваисовцев (по имени основателя – Багаветдина Ваисова (1819–1893), которые были склонны считать себя «староверами мусульманами» из сословия «тюрки». Последователи Ваисова именовали себя и в дальнейшем «болгарскими Ваисовского полка», не желая себя признавать «татарами-крестьянами», заявляя, что они «ничего общего с татарами не имеют. По их мнению, «татары… веруют в калэми шариат, пьют вино, курят табак, и ихние женщины занимаются распутством». В противовес же им «мусульмане-староверы» этого не делают.

Летом 1917 г. в проекте документа «Основы национально-культурной автономии мусульман внутренней России» появились несколько понятий, обозначающих этнополитическую общность татар – миллет. Это, с одной стороны, термин «мусульмане», а с другой – «тюрко-татары», как бы синтезировавший взгляды сторонников» тюркистской» и «татаристской» линии развития национального самосознания. При этом в конституции культурно-национальной автономии название «политической» нации эти термины имели фактически одинаковый смысл[367].

Стоит отметить, что именно просветительские идеи Марджани коснулись самых различных сторон общественной жизни. Впервые возникла мысль о необходимости получения татарским населением светского образования и включения в процессы прогрессивного направления в области русской и западноевропейской культур. Ученый требовал нового подхода к конфессиональной школе, отказу от чрезмерной