Величество поискала продавцов потщательней… то нашла бы неподалеку таких, что за день берут больше, чем она [леди Кэри] взяла за всю свою жизнь». И снова, когда военного казначея сэра Томаса Ширли в 1593 году судили за незаконное присвоение £30 000 в год из средств, выделенных на кампании в Нидерландах, звучали обвинения, что он «много заплатил» служащему Берли, чтобы добиться своих целей; спекулировал солдатскими жалованьями; продавал концессии армейским поставщикам и действовал как кредитор. Его доход колебался от £3000 до £16 000 в год при официальном жалованье £365[993]. И наконец, о Роберте Сесиле говорили так: «Можешь смело просить его об услуге. …Ты хорошо заплатил за это!» Дружественный источник, по всей видимости, преуменьшил его доход в 1598 году, оценив в £10 000 в год. С 1608 по 1612-й доходы Сесила только от политического поста превышали £6860. К тому же налаживание контакта с испанским послом привело к подарку £12 000 – сумма значительно больше той, что получал Уолси от Франциска I. В этих обстоятельствах предположение, что в 1590-е и 1600-е годы наблюдалась деградация общественной морали, выглядит совершенно обоснованным. Тогда как Берли понадобилось пятьдесят лет службы в правительстве, чтобы построить три дома и обзавестись имением, соответствующим статусу пэра, его сын накопил больше земли и построил пять домов за 16 лет, даже несмотря на то, что Берли получил большую часть земли в виде подарков от короны[994].

Все же в судебной системе мздоимство не имело такого распространения. Да, сэр Роджер Мэнвуд вел себя позорно, а сэр Эдмунд Андерсон был тем самым судьей, которому после смерти служащего Суда общих тяжб «следующим утром до восьми часов отдали место и привели к присяге, а часом позже пришли документы королевы на другого, что очень его расстроило»[995]. Однако назначения на должности секретарей судов традиционно считались прерогативой судей: когда Джон Мор (отец сэра Томаса) заседал в Суде королевской скамьи, практически весь канцелярский штат находился в руках его обширной семьи. Главный проступок Мэнвуда, по всей видимости, состоял в том, что он продавал секретарские должности по непомерной цене, а не в самом факте сделки. Затем он написал желчное письмо Тайному совету, после того, как ему сообщили, что его поведение в деле казначейства подает «очень скверный пример… для прочих ваших занятий». Когда он вскоре попросил должность главного судьи Суда королевской скамьи, предлагая Берли взятку 500 марок (£333), его письмо звучало слишком нагло. Ему как главному судье Суда казначейства высказывались многочисленные обвинения во взяточничестве, коррупции и притеснениях. Возможно, не все из них были справедливы, но большое их количество и схожесть претензий привели к тому, что в 1592 году его временно отстранили от должности[996].

Однако Мэнвуда все-таки отстранили; и Берли делал все, что мог, чтобы не допустить его до должностей, которые тот пытался купить; и комментарии современников говорят о том, что образ действий этого судьи был нехарактерным, если не исключительным. Действительно, суды казначейства и Звездной палаты в последние годы правления Елизаветы стали более дорогостоящими, чем когда-либо прежде. Синекуризм впервые возник в Суде Звездной палаты с назначением Бэкона; да и сказать, что жалобы на служащих Суда лорд-канцлера о продаже повесток в суд за деньги не имели под собой оснований, тоже нельзя. Однако суды общего права стали дешевле, поскольку гонорары и сборы были фиксированными, несмотря на инфляцию. Тяжущиеся стороны из сословия джентри и выше значительно уступали в количестве представителям низших сословий. Распространенное мнение, что адвокаты обманывали своих клиентов и втягивали их в излишние тяжбы, или что «где начинается дружба, там кончается закон», не соответствовало действительности. Елизаветинская судебная система действовала в соответствии с желаниями большинства обращавшихся за помощью. В частности, подъем значения Суда Звездной палаты как центрального уголовного суда после 1560 года обеспечил, что вектор Уолси на применение закона и беспристрастное отправление правосудия, впервые явленный в 1516 году, привел к созданию эффективного надзорного органа, который наказывал за лжесвидетельство, коррупцию и должностные преступления внутри всей судебной системы[997].

Более громкое возмущение вызывали действия елизаветинского правительства в области королевских закупок и монополий. Скупка продовольствия и других товаров по специальной цене была освященным временем правом короны покупать требуемое для нужд королевского двора за половину или треть рыночной цены. Процесс провоцировал недовольство в стране, создавал возможности для коррупции и наталкивался на критику в парламенте. Несмотря на то что к концу правления Марии наиболее возмутительные методы закупщиков обуздали законами, поток жалоб не иссяк. Однако если Елизавета не могла себе позволить отказаться от привилегии, приносившей, наверное, до £37 000 в год, она постаралась уладить отношения со страной. Вместо принудительных закупок товаров непосредственно у местных производителей графствам разрешили поставлять двору фиксированное количество продовольствия в год по согласованным ценам, а закупщиков с их территории отзывали. Оставался зазор между рыночной ценой, по которой местные власти закупали продукты у фермеров, и «королевской» ставкой закупки. Однако мировые судьи получили право покрывать этот дефицит местными налогами[998].

Хотя такой порядок должен был смягчить худшие недостатки старых методов, к 1580 году лишь 15 графств приняли новые «условия». Во-первых, требования контрактов с короной не учитывали благосостояние графств и объем излишков сельскохозяйственной продукции, а основывались только на удаленности от Лондона. Кент и Эссекс фактически обложили местным налогом на £3000 в год, Норфолк на £1000, а Йоркшир на £495. Во-вторых, владельцы собственности не принимали требования Тайного совета, что новые налоги следует взимать в основном с судей, джентри и состоятельных людей, а не с бедных. В-третьих, некоторые мировые судьи утверждали, что новая система отменила законные ограничения, уже наложенные на закупщиков, которых заменили «посредники» и их «исполнители» – зачастую те же закупщики в другом обличье. Люди, не согласные с новыми «посредниками», не могли обращаться в суды общего права, им приходилось идти в Совет Зеленого сукна – суд департамента лорда – распорядителя королевского двора, который обеспечивал исполнение королевской прерогативы. В Норфолке отдельные мировые судьи прямо заявляли, что «было легче следовать прежней процедуре, когда закупщиков ограничивал закон, хотя подданным приходилось тяжелее, чем выносить новую без всякого закона»[999].

Парламентский закон 1589 года против злоупотреблений при королевских закупках включал раздел, запрещающий «закупщику, независимо от места его службы, вызывать людей в суд Зеленого сукна, если он не получил документа за подписью двух мировых судей». Елизавета сочла этот закон атакой на свою прерогативу и приказала его отменить. Однако королева признала значение общественного мнения, когда сама предприняла реформу королевских закупок и позволила четырем членам парламента обсудить с тайными советниками и чиновниками двора новые правила. Соответственно, как и на последних двух сессиях парламента, когда обсуждались недовольства монополий, Елизавета разрядила обстановку, не допустив посягательств на свою прерогативу. К 1591 году королева назначила