Она хмурится, явно недовольна, но по какой-то причине я не могу этого осознать. Все, о чем я могу думать, это то, что она здесь, пахнет ванилью и маргаритками, и, боже, она выглядит такой красивой. Такая красивая, моя Мириам. Самая красивая девушка во всем мире.

— Грета, — напеваю я, чувствуя, как мягкая, усталая улыбка кривит мои губы. Кончики моих пальцев покалывает от желания прикоснуться к ней.

— Ты… Ты пьян? Какого хрена, Отис? Ты не…

Без предупреждения я обнимаю ее и притягиваю к себе, мое лицо прижимается к ее животу.

Она вскрикивает и подтягивается, хватаясь за мои плечи, чтобы удержаться на ногах.

Просто, одним только ее присутствием и близостью, успокаивается прежняя сердечная боль. Демон внутри меня снова прячется.

— Ты пьян, — невозмутимо заявляет она, прижимаясь ко мне.

Я держу свои руки вокруг нее еще мгновение, прежде чем позволить им упасть по бокам, испуская покорный вздох.

— Ты не пьешь.

Это простой факт, что многие люди знают обо мне, но по какой-то причине ее знание приводит меня в восторг.

— Я так делаю, когда мне грустно.

Ее каменное выражение смягчается, его края отшлифовываются. Тем не менее, в ее глазах остается отблеск вызова.

— Так вот почему ты болтал со всеми этими людьми? Потому что тебе было грустно?

— Я просто пытался быть доступным и милым. У меня достаточно плохая репутация в кампусе.

— И быть милее влечет за собой угрозу избить людей, с которыми я танцую?

Что ж, она меня к этому привела. Я храню молчание, что только еще больше ее возбуждает.

— Итак, позволь мне прояснить это. Теперь ты милее, а это значит, что ты будешь бросаться на сотни людей и флиртовать с ними до захода солнца, но если я потанцую с одним человеком, ты прекратишь притворяться и начнешь вести себя как территориальный панк?

Замечание Греты должно быть язвительным, критичным, призванным вызвать чувство стыда, но оно приводит к обратному. Я ощетиниваюсь от гордости, одна единственная фраза эхом отдается в моей голове.

— Я не общался с сотней человек.

Она уставилась на меня, разинув рот.

— Пожалуйста. Тот парень, с которым ты разговаривал, когда я вошла? Он практически трахал твою ногу.

— Так ли это? — я притворяюсь забывчивым, довольный, что она заметила, и это злит ее еще больше. — А та последняя девушка, на которую ты пялил глазки — она падала каждую вторую секунду? Так вот почему она продолжала хватать тебя?

— Она просто пыталась привлечь мое внимание. — подальше от тебя.

Грета бросает на меня равнодушный взгляд.

— И лапала тебя, вот как это было? Попался.

Я разрываюсь между желанием подразнить ее еще немного и злорадством по поводу первобытного собственничества, сквозящего в ее ледяном тоне, и того, как она морщит нос.

— Ты ревнуешь? — хитрая ухмылка тронула мои губы. Моя нога подпрыгивает, и я сжимаю кулаки, чтобы скрыть бурлящий во мне восторг.

— Ревнуешь? К кому? К ним? Пожалуйста, я не ревную, — отвечает она, ее смех прерывается. Она закатывает глаза, но ее челюсти сжимаются и разжимаются несколько раз, ее глаза насмешливо прищурены. Ее уверенное пренебрежение на что-то намекает. Это выражает нечто большее, чем просто раздражение прислуги. Это передает чувства.

— Хорошо. У тебя никогда не будет причин для этого. Для меня есть только ты. В каждой итерации моего существования, в каждой нити жизни, которую я мог бы испытать, я надеюсь, что когда я найду свой путь к тебе, я буду достаточно хорош. — В моем несколько опьяненном состоянии я не могу удержаться, чтобы не похлопать себя по спине за то, что я такой романтичный.

Выражение лица Греты колеблется между ужасом, изумлением, болью и чем-то таким, чему я слишком боюсь дать название.

Мне не следовало этого говорить. Я был слишком силен. Это первый настоящий разговор, который я веду с ней после драки. Мне следовало просто успокоить ее менее очевидным способом. Но я не могу удержаться от того, чтобы еще больше обнажить перед ней свою душу, честность вызывает привыкание, ее реакция драгоценна.

— Ты сейчас такая чертовски красивая.

— О-остановись, — она качает головой и расправляет плечи, решительность складками ложится на кожу ее лба. Я ошеломил ее. Переступил границы дозволенного. И я знаю все это по тому, как болезненно она выдавливает это единственное слово.

— Мне жаль, — я дуюсь и низко опускаю голову, мой подбородок опускается на грудь.

Она издает пронзительный стон.

— Перестань всегда говорить, что тебе жаль. Не тогда, когда ты говоришь это только для того, чтобы добиться своего.

Резкий ответ причиняет боль. Моя голова вскидывается. Я встаю со своего места и нависаю над ней.

Она не отступает, стоит на своем, скрестив руки на груди, сжимая груди вместе.

При одном взгляде на ее кремовые, гладкие сиськи я забываю обо всем, что произошло в последнюю минуту. Я хочу вылизать их. Я хочу просунуть свое лицо между ними. Я хочу положить на них голову и хорошенько вздремнуть.

— Смотри сюда, принцесса, — она кладет два пальца мне под подбородок, чтобы вернуть мое внимание к ее лицу, которое так же прекрасно.

Дав себе минуту собраться с мыслями, я возвращаюсь в нужное русло. Я тру рот и прерывисто выдыхаю, мои губы приоткрываются. Проведя рукой по волосам, я наклоняю голову и пристально смотрю на нее.

— Ты это серьезно, Грета? Честно? Ты думаешь, я извиняюсь, чтобы добиться своего?

Сильный заряд проносится между нами. Ее решимость ослабевает, когда она ищет правду в моих глазах. Мы стоим так некоторое время, ничего не говоря, просто смотрим, и это кажется гораздо более чувственным, чем любая поза, которую мы опробовали в камасутре.

Своими глазами я пытаюсь донести до нее все, что чувствую. Например, по-настоящему чувствую. И я знаю, что она понимает, что она это понимает. Жестокая складка между ее бровями разглаживается, и она открывает и закрывает рот, как будто хочет что-то сказать. Но также, как и ее отец, она изо всех сил старается выплеснуть это наружу.

Затем чары рассеиваются, когда мимо нас проносится порыв обжигающего ледяного ветра, напоминающий об уходящем сезоне. Она дрожит, реакция бурная.

Я действую инстинктивно, снимаю куртку и протягиваю ее ей.

— Вот, — когда она не тянется за ней, я прижимаю ее к ней, тыльной стороной ладони касаясь ее атласной кожи, — возьми ее.

— Нет.

— Не будь упрямой.

— Нет. Я не возьму твою куртку. Я не твоя, — в знак мелочного пренебрежения она фыркает. — Почему