Шрифт:
Закладка:
В конце концов, он же намного умнее меня и должен понимать, что поступил неправильно!
– Предположим, вам его никто не присвоит. Вы от этого перестанете быть Святой?
– Силы от этого у меня не убавится, но Святой я называться не смогу, – терпеливо объясняю я. – Еще раз повторяю: это титул. Святую назначают. Она не может быть самопровозглашенной.
– А если я вам скажу, что это не просто титул? – внимательно смотрит мне в глаза Чэн.
– Что вы имеете в виду?
– Сейчас не время и не место, – услышав, как заскрипел пол под старостой, говорит мой страж. Затем вновь встречается со мной взглядом. – Но мы обязательно вернемся к этому вопросу.
– Когда? – настойчиво спрашиваю я.
– Когда вы вновь начнете обращаться ко мне на ты! – насмешливо отвечает он.
Качаю головой и выхожу на улицу. За то, что делает Чэн, его могут казнить. Без суда. И меня заодно…
Как он этого не понимает?!
Есть правила, которые нельзя нарушать. И из нас двоих это я лишь пару дней назад вошла во взрослую жизнь! А Чэн в свои двадцать должен знать, что такое устав и как его соблюдать.
Такой бунтарь! Как он вообще умудрился попасть во дворец?
Не замечаю, как ноги сами приводят меня на то место, где вчера шел бой. Деревенские еще до ночи растащили трупы, отправив их обратно на кладбище, – и сейчас ничто не напоминало, что творилось здесь буквально несколько часов назад.
Но я все еще помню взмахи светящегося меча и хватку Чэна на своей руке.
Так что же здесь произошло на самом деле? Я действительно смогла осветить оружие?
Я когда-то читала об этом: раньше Святые могли и не такое! Но потом сила их стала истощаться. В итоге предыдущую Святую, сестру моего отца, убили. Не во дворце, конечно, а во время ее поездки в один из городов. Но так или иначе… она не смогла защитить себя.
А я смогу защитить себя?
Сжимаю кулаки, отбрасывая нехорошие мысли, которым не место в моей голове, и иду в сторону захоронений. Не знаю, почему хочу взглянуть на ту землю. Однако что-то подсказывает, что я должна это сделать.
Голоса и цоканье копыт я услышала случайно – когда ветер на секунду стих.
Мгновенно прижимаюсь спиной к стене, как учил Чэн, и осторожно выглядываю за угол здания. Рядом со входом на территорию кладбища стоит небольшой отряд стражников. Часть из них все еще в седлах, часть спешились. Они о чем-то переговариваются и указывают на могилы.
Узнали, что здесь ходят неупокоенные?
Затем один из стражников возвращается с земли мертвецов и протягивает всаднику вещицу, обернутую платком.
Мое сердце начинает стучать быстрее: дощечка с проклятием почти идентична той, что я самолично перебросила в крыло Ули.
Откуда здесь вторая?!
Что-то на периферии зрения заставляет оторваться от странного зрелища и повернуть голову: в десяти метрах от моего убежища, прямо посредине деревенской дороги, стоит Руи и изумленно смотрит на меня.
Время прекращает свой ход. Даже звуки исчезают. Остается лишь колыхание наших юбок, поднятых ветром, пыль с земли, застывающая в полете, и взгляд глаза в глаза…
А затем губы сестры произносят беззвучное, но четкое: «Беги!»
Моментально срываюсь с места и мчусь к дому старосты. Не знаю, шептала ли сестра, кричала или вообще так и не произнесла этого слова вслух, – ветер вокруг стал таким сильным, что теперь и не понять!
– Где мешок с вещами? – кричу Чэну издалека.
– Здесь, – подняв его, удивленно отзывается тот.
– Бежим!
– Что случилось?! – в секунду подхватив наши плащи, спрашивает Чэн.
– В деревне стража! На кладбище! И моя сестра! – не останавливаясь, отвечаю я.
– Этого стоило ожидать, – цедит мой страж и тут же срывается с места.
О том, чтобы попрощаться со старостой, не может быть и речи.
Когда мы достигаем границы нового пролеска, оставив деревушку далеко позади, я падаю на колени и упираюсь руками в землю.
– Там была дощечка… дощечка с проклятием… – выдавливаю я, пытаясь отдышаться.
Мы бежали больше получаса. Мои ресурсы истощены.
– Где? На кладбище? – тут же догадывается Чэн.
Он выглядит намного лучше меня. Кто бы сомневался!
– Да… они принесли ее оттуда… с земли мертвых… и Руи… – продолжаю я попытки донести до него информацию.
– Кириса, отдышитесь. А еще лучше – посидите немного молча и придите в себя: что бы там ни было, это может подождать, – неожиданно мягко произносит Чэн.
– Не может! – резко оборачиваюсь к нему, не скрывая ни злости на лице, ни слез на глазах. – Она знала, как это опасно! И она пришла со стражей!.. Они понимали, что делают!
Не выдержав, я рыдаю, уже не стесняясь никого. Годы во дворце больше не кажутся мне счастливым, безмятежным временем: меня окружали убийцы. Меня целенаправленно принижали, всячески ущемляли, ограничивали мои права, не имея возможности устранить в открытую.
Я не верила до последнего, но, когда увидела Руи и поняла, что она сказала…
Мне не предлагали вернуться.
Мне не предлагали защиту.
Мне предложили исчезнуть. Самостоятельно.
Прижимаю грязные ладони к лицу, стараясь не думать, как долго я понимала все это, но продолжала играть в «неведение».
Я никогда не ощущала от них того тепла, что дарила мне няня Лули. Сестры всегда были холодны ко мне, и только Фуа улыбалась с добротой в глазах… Но что скрывалось за этой улыбкой? Чувствовала ли она ту же тяжесть, что и я? Ощущала ли то давление недовольства, которое я ощущала буквально каждый день?
Да, они были недовольны тем, что я родилась с милой внешностью; и они были недовольны тем, что во мне проснулась сила. Поэтому они решили избавиться от меня.
Сколько всего я еще не знаю о них и о том, что творилось во дворце?!
– Я не хочу в этом участвовать, – тихо выдыхаю после нескольких минут боли, разрывающей сердце.
Склонив голову, Чэн заглядывает мне в лицо:
– Так ли это, кириса?
– О чем ты?! – враждебно отзываюсь я, не желая слышать участия в его голосе.
– Вас тяготит несправедливость. Вы хотите, чтобы торжествовала правда.
– И что? – бурчу я, вытирая слезы.
– А то, что только вы сами можете отвоевать свою правду. И только вы сами можете восстановить справедливость в отношении себя. Никто другой.
Поднимаю на него взгляд.
– Не придет к вам защитник в белом плаще и не сделает за вас всю работу. Это только ваш личный выбор – мириться со всем или отстаивать свои права, – произносит Чэн, и в его глазах в
