одно, Сонни: синагога – это дом Божий. А христианство произошло от евреев. Ведь Бог-то один и тот же! И это они написали Библию, чувак. Это в энциклопедии сказано. Они даже чертов алфавит изобрели, Сонни! Это будет все равно что ограбить церковь, Сонни. Он услышал, как Сонни смеется. Нет, хуже: он увидел, как Сонни отворачивается от него – и на этом их дружба заканчивается.

А может, причина в другом, подумал он. Все куда проще. Может быть, я прошел мимо, потому что бородатый человек – еврей. И всего-то.

После мессы Майкл повесил подризник в шкаф, сложил стихарь, схватил пальто и поспешил по коридору, соединявшему комнату алтарных служек с ризницей. Он хотел поговорить с отцом Хини. Из алтаря раздавался голос отца Маллигена, высокий и спокойный, – он читал восьмичасовую мессу.

Отец Хини снял свои облачения и восседал на складном стуле, широко расставив ноги, и задумчиво курил «Кэмел». Он даже не взглянул на Майкла, когда тот вошел в ризницу. Мальчик подошел поближе и встал перед ним. Отец Хини молчал.

– Отец Хини?

Святой отец поднял глаза:

– Да?

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно, малыш.

– Иисуса убили евреи?

Священник смотрел прямо на него, и Майкл обратил внимание на его красные водянистые глаза.

– Почему ты задаешь мне тупые вопросы в этот утренний час? – сказал он резким тоном.

– Я… ну, в общем… тут дети говорят, понимаете, на Эллисон-авеню… в общем – говорят, что это евреи убили Иисуса. И…

– Они дебилы.

– Евреи?

– Нет, идиоты, с которыми ты беседуешь на Эллисон-авеню.

Святой отец посмотрел вверх, сделал последнюю затяжку и открыл кран в раковине. Подержал сигарету под струей воды и бросил окурок в желоб для увядших цветов. Набрал воды в ладони, плеснул себе в лицо, закрыл кран и потянулся к полотенцу. Вытер лицо, потер глаза пальцами. Каждое его движение выглядело частью какого-то ритуала.

– Иисуса убили римляне, – сказал отец Хини с отвращением. – Они всем заправляли в Иерусалиме, а евреи – нет. Римляне увидели в Иисусе угрозу своей власти. Так поступает большинство политиков. Точнее, бандитов. Они-то его и грохнули. Как рэкетиры. Если бы твои друзья-идиоты с Эллисон-авеню умели читать, они бы это знали.

Майклу нравилось, как отец Хини говорит; если бы Хамфри Богарт был священником, он бы тоже сказал, что Иисуса «грохнули».

– Кроме этого, Иисус и сам был евреем, – сказал отец Хини и вздохнул. – Но лучше бы тебе этого не знать, так уж устроен мир.

Он дотянулся до шкафа, схватил свою шинель, надел ее и подошел к двери.

– Общайся лучше с кем-нибудь другим, малыш, – сказал священник и вышел.

Майкл пришел в возбуждение. Отец Хини все подтвердил: в энциклопедии написана правда. Иисус был евреем. А если это правда, то правда и все, что он вычитал из большой синей книги. О евреях. Обо всех прочих. Он смотрел через дверь в алтарь – прихожане собирались к причастию. Он вышел через ризницу в алтарь, прошел мимо склонивших головы старух, дыша воздухом, густо пахнувшим ладаном и свечным воском. Дошел, не оглядываясь, до входной двери, вышел на улицу и вдохнул чистый холодный воздух января.

Это римляне убили Иисуса!

Спускаясь с заледенелого холма, он представлял себе, как римляне это делают. Люди в железных шлемах втыкают копья в бок распятому Иисусу. А другие римляне играют в кости – кому достанется его одежда. И каждый похож лицом на Фрэнки Маккарти. Кучка гадких уродов.

Дойдя до синагоги, Майкл направился к боковому входу и громко постучал в дверь. Чуть погодя рабби открыл ему. Увидев Майкла, он посветлел лицом и улыбнулся. Одет он был во все то же мятое твидовое пальтецо, на голову нахлобучена черная шляпа, роговые очки свисали с шеи на шнурке. За его спиной виднелась темная прихожая.

– Нашли кого-нибудь? – сказал Майкл. – Ну, чтобы свет вам включил?

Рабби улыбнулся.

– Нет, – сказал он. – Шабес-гой я не находил.

– Чего не находили?

– Шабес-гой. Сегодня шабес. По-вашему, суббота, – он открыл дверь шире. – Заходить. Пожалуйста, заходить. Коом арайн, битте[7]…

Не дожидаясь, пока его попросят, Майкл щелкнул выключателем. На потолке зажегся плафон. Глаза рабби блеснули, и он закрыл дверь перед летевшим с Келли-стрит снегом.

– Спасибо вас, – сказал он. Затем поднялся на три ступеньки в дальнем конце вестибюля, жестом приглашая Майкла последовать за собой.

– Заходить, пожалуйста, – сказал он. – Здесь очень холодный.

На мгновение мальчик испытал прежний страх. Может быть, на этот раз рабби готовит ловушку. И потому улыбается. Что окажется за этой дверью? Почему я должен ему верить? Возможно, отец Хини неправ и вся эта ложь на самом деле – правда, ведь возможно же… Майкл чуть замешкался, подавляя в себе желание развернуться и пуститься наутек. И услышал голос Сонни, назначающий его шпионом.

– Мне здесь нужно тоже шабес-гой, – сказал рабби. – Чтобы сделать чай, мне нужно плита и…

Открыв дверь, он осекся. Майкл сделал вдох и проследовал за ним в каморку с низким потолком, пропахшую соленьями. На столе посредине комнаты лежали раскрытые газеты, а рядом с ними красный карандаш и увесистая книга, с виду похожая на словарь. Слева у стены стояла раковина. Рядом оказалась газовая плита с облупленной дверцей духовки. Рабби показал на нее жестом, поворачивая что-то пальцами в воздухе, пока Майкл не догадался включить газовую горелку под чайником.

– Здесь есть холодно, – сказал рабби. – Потому есть лучше, когда мы будем пить стакан чай. Ты любить чай? Хороший горячий чай в холодный день.

– Ладно.

– Гут[8], – он будто недоговорил слово «гуталин».

– Рабби?

– Да?

– А что за слово вы говорили до этого? – сказал Майкл. – Шабус?

Рабби не сразу догадался, о чем речь, но в конце концов просветлел.

– Шабес! По-вашему – это суббота. Это начинает в пятницу вечером и длится всю субботу. Божий день. День отдыха.

– А другое слово?

– Гой? Оно значит… значит, что человек не есть еврей. Шабес-гой – это человек, который не есть еврей, он приходит в субботу и включает свет, плиту или духовку, всякое такое. Мы не можем это делать.

– Почему это?

Рабби пожал плечами:

– Это закон. Я еврей, а еврей нельзя работать в Шабес. Это закон. Некоторые евреи работать девять дней в неделю. Я еврей, который делает по закону. Включить свет – работа. Зажечь плиту – работа. Письмо писать – работа. Нельзя трогать рукой деньги. Это закон. Чтобы восславить Господа.

Майкл подумал: самый тупой из чертовых законов, о которых ему приходилось слышать.

– А почему мне это можно? – спросил он.

– Ты есть гой, – сказал рабби. – Гой можно делать это. Еврей нельзя.

– Но ведь это тот же самый Бог, да? В смысле, я читал в книжке, что христиане произошли от евреев. Они поклоняются тому же самому Богу. А если это один и тот же Бог, почему тогда для евреев один закон, а для «гой» другой?

– Гоим. Если больше чем один – гоим.

– Так почему для «гоим» другой закон?

– Хороший вопрос.

– А ответ?

Рабби отвернулся проверить, не закипела ли вода.

– Я это не знать, – сказал он. – Некоторые вопросы… у нас нет на них ответов.

Рабби снова заговорил жестами, и Майкл открыл ему кран, думая: вот почему у него на той неделе руки были такими грязными – он же не мог включить воду. Мальчик попытался представить себе священника, даже отца Хини, который признал бы, что не на все вопросы бывает ответ. Нет, это невозможно. Пока рабби мыл руки, Майкл взглянул на газету, в которой некоторые слова были обведены красным. Красным они были обведены и в словаре. Он огляделся и увидел еще две двери. Одна была толстой, с медными ручками и удлиненной замочной скважиной. Другая, чуть приоткрытая, была поменьше. Он подумал: возможно, большая дверь ведет в сокровищницу.

У противоположной стены стояла маленькая незастеленная кровать и набитая книгами этажерка. В верхнюю полку была засунута фотография женщины в коричневой сепии. Овальное лицо. Убранные назад волосы. Влажные темные глаза. Майкл подвинулся поближе