от стойбища к стойбищу, временно жили у богатых оленеводов как «подсоседки». «Таким „праздноходом“, — пишет Богораз, — может быть и мальчик, безродный сиротка, которому трудно жить в чужом шатре. Такие сироты тоже ходят по стойбищам — становятся пастухами, помощниками при чужих стадах. Фольклор отделяет их как особую категорию»[33]. В другом месте Богораз пишет: «Безродный сиротка является почти навязчивым образом чукотско-эскимосского фольклора… Рассказы о сиротке и старушке имеют в сущности характер полемический: на одной стороне стоит теория коммунистического общества[34], а на другой стороне — практика жадных соседей, которая постоянно нарушает коммунистическую теорию»[35].

Сказки о сиротке отражают указанные социальные процессы и органически вырастают из чукотско-эскимосской фольклорной традиции.

Фольклор эскимосов и чукчей гораздо сложнее по составу, чем фольклор меланезийцев полуострова Газель и Банксовых островов.

Мифы творения у чукчей связаны с образом Ворона, вероятно имевшим первоначально тотемистическое значение. Ворон участвует в создании земли и людей, проклевывает небесную оболочку, чтобы брызнул свет зари, отнимает у девочки — дочери злого духа — мячи, которые оказываются Солнцем, Луной и звездами, совершает другие деяния, типичные для культурного героя.

Вместе с тем Ворон является героем ряда чукотских животных сказок и анекдотов, где он выступает плутом, трюкачом (то хитрецом, то безумцем). Чтобы раздобыть пищу, он совершает различные проделки, жертвой которых становятся и люди и животные. Отнимая пищу у других, Ворон утаивает ее даже от жены и детей. Сказка, исходя из первобытнообщинных норм морали, осуждает эгоизм Ворона. (В сказках о бедном сиротке нарушение первобытнообщинных правил распределения добычи отражается в иной форме.)

Некоторые рассказы о Вороне представляют пародию на древние мифы и шаманские легенды. В них выразился демократический протест против сурового аскетизма и спиритуализма шаманов на словах и корыстолюбия на деле, наметилась тенденция развития народной сатиры. Эта сатира, которую можно рассматривать как своеобразную «отдушину», была узаконенной, поскольку действие анекдотических сказаний отнесено к мифическим временам, до установления миропорядка. Мифы о Вороне сыграли роль в развитии животной и бытовой сказки, басни и анекдота.

В эскимосском фольклоре мифы о Вороне существуют только в виде отголосков фольклора чукчей или индейцев северо-западного побережья Тихого океана. Легенда этиологического характера слабо развита у эскимосов и мало отличается от других видов эскимосского фольклора. В мифологии эскимосов центральное место занимает сказание о мужененавистнице Седне — матриархальной «хозяйке» морских промысловых зверей. Отец столкнул Седну в воду, обрубив ей руки, чтобы она не цеплялась за края лодки. Отрубленные пальцы превратились в тюленей, а на ее лице выросли моржовые усы. Образ Седны, посылающей со дна океана добычу охотникам, занимает известное место в религиозных представлениях эскимосов. С ним связаны и рассказы о браке женщины с псом или птицами. От этого брака согласно преданиям произошли жители тех или иных островов.

Древнейший фольклор эскимосов и чукчей различен; более поздние пласты обнаруживают большую близость, отражающую общую историческую судьбу этих народов. С тотемистическими представлениями связаны архаические эскимосо-чукотские сюжеты о браке с животными, в частности рассказ о браке с китом[36]: «Девушки нахватали себе мужей-женихов холостых», а одна из них «схватила себе китовую голову». Она родила китенка. Китенок приводил китов, и родственники его матери охотились на них. Так продолжалось до тех пор, пока житель соседнего селения не убил китенка. Рассказ выглядит своеобразной параллелью к комплексу представлений, обычаев и образов, которые связаны с «китовым праздником». Во время этого праздника благодарят убитого кита за то, что он дал себя убить, одновременно извиняются за убийство, которое обычно приписывают чужому, и просят, чтобы кит послал людям своих братьев (как это делал китенок в рассказе).

Ряд эскимосских и чукотских рассказов — былички, пронизанные мифологическими представлениями о духах, от которых зависит охотничья удача и жизнь человека. Духи выступают в образе морских и полярных зверей — белого медведя, кита-касатки, в виде необычных существ с собачьими телами. Многие духи «управляют» различными природными силами.

Некоторые предания рисуют далекие странствования, посещение смелыми морскими охотниками неведомых островов; при этом тонкие наблюдения над жизнью моря, реальные впечатления дополняются образами, порожденными богатой фантазией. Предания о действительных путешествиях сливаются с легендами о посещении иных миров. Представление о множественности миров, каждый из которых может быть царством смерти для жителей другого и по которым может странствовать умерший и воскресший человек, типично для чукотской мифологии. Это представление стало вместе с тем одной из самых распространенных форм фантастики в чукотском фольклоре. Эскимосский и чукотский фольклор включает «шаманские» легенды, повествующие о необычайных обстоятельствах, при которых герой стал шаманом, о странствовании шаманов по различным мирам в поисках человеческих душ, похищенных злыми духами, о состязаниях в искусстве магии. Шаманские легенды находятся в стороне от основного пути развития эскимосско-чукотского фольклора, но они оказали влияние на другие жанры. В шаманских легендах подчеркивается могущество героя, но оно — результат владения искусством магии, а не внутреннее качество. Это могущество часто контрастирует с внешним видом шаманов, обладающих «священными» болезнями (чесотка и т. п.).

Наряду с шаманскими легендами в эскимосско-чукотском фольклоре имеется группа рассказов, которые смело можно сопоставить с европейской волшебной и волшебно-героической сказкой. В них не шаманы, а обыкновенные люди странствуют по различным мирам, одолевают злых духов где силой, где хитростью, где с помощью магических средств, выполняют трудные брачные задачи, поставленные будущим тестем — отцом красавицы (отражение принятого у палеоазиатов брака отработкой)[37].

Дифференциация волшебной и волшебно-героической сказки, дифференциация сказки и эпоса едва намечена в фольклоре эскимосов и чукчей.

В чукотско-эскимосском фольклоре, особенно среди преданий, претендующих на достоверность, выделяются рассказы о невинно гонимых. Это большей частью покинутые дети, которых родители не могут прокормить или от которых хотят избавиться; жена, оставленная, прогнанная мужем, вдова, почти забытая соплеменниками, и, наконец, бедный сиротка и голодная старушка, обижаемые соседями. Е. Хольтвед приводит ряд преданий гренландских эскимосов о невинно гонимых[38]. Оставленные без средств к существованию, дети и женщины либо погибают, либо спасаются, найдя неожиданно пищу или добыв ее при помощи магических заклинаний; девушки находят женихов — добрых духов или могучих охотников. Иногда им оказывает помощь белый медведь, в образе которого скрывается могущественный дух, или они сами превращаются в медведей и мстят обидчикам. Изгнанные отчимом дети превращаются в духов грома и сжигают селение. Рассказы аляскинских эскимосов о жене, которую прогнал муж, приводит Г. Гиммельгебер[39]. В одном варианте покинутую жену с ребенком унесла льдина. Мальчик вырос на льдине и стал силачом. Однажды он с матерью забрел в селение, которое оказалось отцовским; он победил