Беррин зашептал мне на ухо:

– Великий магистр, это же епископ, посвященный в сан во имя Архангела патриархом и императором Ираклиусом. Он лично провел обряд возрождения для сыновей императора в Священном море. Ты уверен, что стоит это делать?

Разумные слова. Хотя я желал, чтобы епископ Иоаннес сгорел, и был в ярости из-за его жестокости, он все же оставался этосианином. Я умерил свою ярость милосердием, как и полагается доброму этосианину.

– Я дам тебе шанс спастись, епископ, – произнес я. – Если ты истинно верующий, то ответь мне. В истории ангела Михея, когда он закрывает крыльями солнце… Почему он позволяет праведным замерзнуть вместе с грешниками?

Епископ плюнул мне в лицо.

– Я не стану спорить с тобой о теологии и не позволю судить меня!

Я стер слюну со лба.

– Потому что все мы грешники. – Я выхватил у Беррина кремень. – Мы все заслуживаем мучительной смерти. Во времена ангела Михея лед очистил верующих от греха. Тебя очистит огонь.

– Ты – проклятие этой земли, – начал свои последние причитания епископ. – Император Ираклиус отлучит тебя от Церкви. Он объявит тебя врагом веры, и все, что ты сделал, будет напрасно!

Я высек искру. Пришлось повторить это несколько раз, чтобы разжечь огонь на ветру.

– Ты прав, скорее всего, так и будет, – сказал я. – Я совершал и еще совершу страшные грехи. Но все они будут прощены.

Епископ засмеялся в последний раз.

– Как ты можешь быть таким самонадеянным?! Император никогда этого не простит! Архангел бросит тебя в самый глубокий ад!

Я разжег костер, и дрова затрещали.

– Я буду прощен, потому что дам императору Ираклиусу то, чего он хочет больше всего на свете. Чего хотел с того дня, как взошел на трон. Я дам каждому этосианину то, чего он жаждет всем сердцем.

Когда пламя лизнуло епископу ноги, он заблеял, как подыхающий козел. В нос ударила вонь горелой плоти.

– Во имя Архангела и всех верующих в него я очищу самую святую землю из всех. Я освобожу Костани. Я низвергну неверующих и верну восток Этосу.

Я надеялся, что вопли епископа слышны всему острову. Я наслаждался каждым. Когда все закончилось, я повернулся к ведьме, равнодушно наблюдавшей за происходящим.

– Кто освободил тебя? – спросил я еще раз.

– Я была пленницей, пока хотела этого, – ответила она. Пепельные волосы спутались на ветру. – Теперь я свободна, потому что так хочу.

Она посмотрела на обгорелые останки епископа. Ее гладкое, почти детское лицо не выдавало никаких чувств. Была ли смерть ей в диковинку? И, что более важно, была ли смерть в диковинку мне?

Я уставился на свои руки. Что я наделал?

– Он всего лишь первый, – сказала девушка.

– Первый в чем?

– Первый из тех, кого ты убьешь для меня, – прошептала она мне на ухо.

Что за странные слова. Пусть и красивая, девушка все равно не стоила того, чтобы из-за нее убивать, даже если была непростой горожанкой.

Мои люди начали спускаться с холма, молча, будто в трауре. Большинство из них преклонялись перед священниками и теперь были потрясены. Мне придется немало потрудиться, чтобы вернуть им веру в справедливость нашей цели.

Ведьма смотрела на Никсос, и ее глаза мерцали, как его изумрудные воды.

– Ты даже не назвала свое имя.

Она подошла ближе.

– Можешь называть меня Ашерой.

И ушла.

3. Кева

Обугленные тела и пепел усеивали каменную часовню, служившую некогда домом этосианскому апостолу. Рой ожиревших от крови мух вился над скамьями, пока янычары вытаскивали сгоревших людей на носилках. Я прикрыл рот платком и закашлялся: поджаренное человеческое мясо – это слишком, даже для бывалого воина. Я вышел наружу, под жгучее солнце, в дымный воздух узенькой, вымощенной кирпичом улочки старинного это-сианского квартала Костани. По их Писанию, почти тысячу лет назад на это место спускались ангелы и пели славу. Но я не мог вообразить ангела глядящим на смерть, что покрыла это место сегодня.

В связи с внезапной бойней этосианских паломников шах собрал в тронном зале совет. Великий визирь Эбра занял место слева от шаха, прочие визири собрались вместе рядом с местным этосианским епископом. Мы все (кроме шаха, сидевшего на высокой золотой оттоманке) разместились на полу, и с нами – несколько старших и прекрасно выглядевших детей шаха. Но все внимание привлекал Великий муфтий Тайма, глава Источника, собрания величайших ученых, и честь сидеть рядом с шахом предназначалась только ему. Из всех присутствующих, не считая шаха Мурада, реальной властью обладал только он. И если шах по некой причине желал казнить кого-либо из царственного дома Селуков, ему требовалось для этого дозволение Великого муфтия.

Десять лет назад я наблюдал, как в Голубых куполах, высочайшей точке Костани, шах отрубил голову своему брату. Селим, тайный наследник престола, умер с улыбкой. Тот проиграл войну за престолонаследие (главным образом потому, что я сразил мага, который удерживал войско Мурада, не допуская его в столицу). Великий муфтий Тайма обвинил Селима в тирании, палаш шаха сделал все остальное.

Сегодняшний муфтий Тайма мало чем отличался от того, прежнего. На нем были белый кафтан и кремовые шаровары. Густая, но аккуратная каштановая борода и золотые очки подчеркивали статус ученого, а власть его зиждилась на уважении по этой причине. Он был из тех людей, каких я боялся в юности: его осуждающий взгляд пронзал человека, как копье пронзает мешок с мукой, насквозь.

Местный этосианский епископ, с ожогами и перевязками на шее и на щеке, дрожащим голосом рассказал о случившемся.

– Вокруг алтаря быстро вспыхнул огонь. Мы попытались бежать через внутренний коридор, но там был… человек, охваченный пламенем. Сперва я подумал, что он страдает, и бросился ему на помощь. Но то, как он шел… С такой легкостью… Он поднял руку, и пламя охватило весь коридор. Я задохнулся в дыму и лишился сознания. И это последнее, что я помню, перед тем как очнулся в лечебнице.

Другие свидетели подтвердили, что видели того горящего человека. Все они были этосианами, а я никогда не встречал этосианина, который не был бы склонен к полету фантазии, особенно когда дело касалось веры, войны и смерти.

– Позвольте мне пояснить, – произнес муфтий Тайма. – Наша религия не позволяет убивать кого-либо – неважно, последователя Лат, верующего в Архангела, или поклонника глиняного идола – без должного рассмотрения дела. – Его речь текла как плавный поток. – Тот, кто это сделал, осквернил святые заветы и должен предстать перед судом.

Никто не решался это