Вернувшись в центр Люменаса, я удивлена, что все еще не валюсь с ног. Полагаю, единственная причина, по которой я не потеряла сознание еще там, рядом с человеком, которого оставила после всей этой подводной пытки, заключается в том, что я морская фейри, а значит, вода – моя стихия. Все фейри обладают способностью быстро исцеляться от большинства физических недугов, а близость нужной стихии делает нас еще сильнее. Не то чтобы в данный момент я чувствую себя особенно непобедимой, и дрожь, сотрясающая все мое тело из-за промокшей одежды, явное тому доказательство. Просто я чувствую себя… все еще живой.

На городских улицах сейчас тише, чем было вечером. Их все еще можно назвать оживленными, но людей стало намного меньше. Большинство туристов, предпочитающих прогуливаться так поздно, ищут что-то поинтереснее вкусной еды: бордели, игорные дома, кальянные. Кто-то из них уже покидает публичный дом, петляя по извилистым дорожкам, чтобы вернуться в свой отель.

Я понимаю, что, скорее всего, очень похожа на этих подвыпивших людей, потому что, сгорбившись, иду по улице Галлей и потираю руки в попытке согреться и подавить дрожь. К счастью, перед побегом с утеса у меня хватило ума забрать сброшенную одежду и обувь, но даже сухая куртка в данный момент не приносит особой пользы.

Это заставляет меня задуматься о человеке, которого я бросила на произвол судьбы. Если я, будучи морской фейри, чувствую себя настолько ужасно, каково тогда ему? Может, он уже мертв, потому что я оставила его?

– Ты поступила правильно, – доносится голос Подаксиса из моей сумки. Я качаю головой, понимая, что остановилась. Он смотрит на меня из-под клапана. – Ты сделала все, что только могла сделать, при этом не подвергнув себя опасности.

Не в силах найти нужных слов, я киваю и продолжаю идти. Знаю, что он прав. Входить в море, а уж тем более спасать тонущего человека было очень опасно. О чем я только думала? Какой смысл делать что-то, чем мог бы гордиться мой отец, когда он слишком далеко, чтобы это увидеть?

Чтобы произвести впечатление на отца, мне никогда не приходилось много стараться. Я самый младший ребенок, к тому же единственная дочь, которая не съехала из дворца столетие назад. Я всегда была рядом с братьями, даже несмотря на то, что они намного старше и достигли зрелости за много лет до моего рождения. Но, как и отец, они оберегали меня. Возможно, даже слишком. Мне так нравилось получать заботу от каждого из них. Мне говорили, что купаться в открытом океане опасно, поэтому я этого не делала. Мне запрещали спасать утопающих, поэтому я только наблюдала. Мне сказали, что снимать тюленью шкуру рискованно, поэтому я оставалась тюленем. Я всегда была слишком хрупкой, слишком молодой. Честно говоря, я наслаждалась особенным ко мне обращением, и то, что у Подаксиса имелось еще больше страхов и тревог, чем у меня, совсем не помогало. Так что для нас не было ничего лучше, чем бездельничать на берегу лагуны и радоваться столь легко получаемому одобрению с чьей-либо стороны. Подумав еще немного, я не могу вспомнить, чтобы отец когда-либо смотрел на меня без теплой улыбки, растягивающей его губы, и неважно, в благой он был форме или в неблагой.

Горло сводит судорогой, когда я вспоминаю, как впервые стерла эту улыбку с лица отца…

У моих ног лежал мертвый мальчик, зажавший в кулаке мою тюленью шкуру.

Отец перевел взгляд широко раскрытых, но пустых глаз с мальчика на меня и сжал губы так плотно, что они побелели. Я ожидала увидеть стыд, ярость, разочарование, но не увидела ничего подобного. Вместо этого я стала свидетелем страха, который позже превратился в глубочайшую печаль.

Ты не убийца, дитя мое.

Я не могу не спрашивать себя, сколько еще горя он испытает, узнав, что я стала причиной еще одной смерти. На этот раз косвенно, но все же…

– Ракушки, – чертыхаюсь я сквозь зубы и ускоряю шаг. Сворачиваю на Третью и направляюсь к улице Ориона, но, добравшись до Лебединой улицы, резко сворачиваю направо, прежде чем успею передумать.

– Куда мы направляемся? – спрашивает Подаксис настороженно.

– Сам знаешь куда.

– Мэйзи, ты не обязана этого делать.

– Но все равно сделаю.

Подпитывая собственную решимость, я почти бегу трусцой по Лебединой улице, также известной как улица Спасения, ибо именно здесь расположены все многочисленные церкви Люменаса. Сначала, узнав, сколько религиозных учреждений существует в городе, известном своими грехами, я удивилась, но позже решила, что в этом есть смысл. Там, где процветает разврат, растет и отчаянное стремление к искуплению. Я прохожу мимо разнообразных церквей. Некоторые, такие как церковь Рассвета и церковь Святого Михаила, отличаются скромными кирпичными фасадами и величественными башенками, в то время как другие, как церковь Волнообразного Удовольствия, своими мраморными колоннами и яркими светящимися лампочками больше похожи на одно из зданий на улице Галлей. Мне с трудом верится, что даже половина здешних церквей служат домом для законной религии, но я верю на слово нацарапанной над яркоосвещенным шатром Церкви Волнообразного удовольствия вывеске, что гласит: «Рай находится в ваших штанах».

Дальше, за церковью Текстиля, расположен еще один знак, на этот раз прислоненный к тротуару. На нем изображен черно-белый портрет поразительно красивого мужчины, а рядом написано: «Кто хочет замуж за шляпника? Приз: сердце Рэндольфа Харца, который всю жизнь будет обеспечивать вас красивыми шляпами». А ниже – жирными желтыми буквами: «Завтра последний этап конкурса невест. Кого же он выберет?»

Не будь я так сосредоточена на поиске церкви Святого Лазаро, обязательно посмеялась бы над прочитанным. Я прохожу мимо вывески, бросив на нее только беглый взгляд. Меня нечасто можно увидеть на улице Спасения. Здесь слишком много осуждающих взглядов, чтобы я могла спокойно воровать, слишком много проповедников стоят на пороге каждой церкви, слишком много фанатиков раздают листовки и зазывают весело провести время за молитвами и песнопениями. Честно говоря, сейчас мне тоже не следует здесь быть. И с каждым шагом тревожное ворчание Подаксиса все больше напоминает мне об этом.

– Плохая, плохая, очень плохая идея, – говорит он.

– Почти все, что я делаю, поначалу кажется плохой идеей, – бормочу я в ответ.

Я замедляю шаг, высматривая пункт назначения и проходя одну церковь за другой. Церковь Святого Лазаро представляется мне зданием с угрожающими черными башенками, возможно, даже окруженное головами на пиках. Видение настолько четкое, что я едва не прохожу мимо простого кирпичного строения со скромной бронзовой табличкой с названием. Я останавливаюсь перед дверями, и мой взгляд падает на вывеску, очень напоминающую ту, что стояла перед Церковью Текстиля. Вместо красивого шляпника на