Леска аккуратно подергивалась в такт задумчивому шороху камышей, лишь иногда задевая рулон с туалетной бумагой. Я же почувствовал укус комара и захотел что-то сказать Николаю, но стоило мне только попробовать открыть рот, как Николай, точно он видел меня ушами, покачал головой – не надо, спугнешь!

Николай был настолько сосредоточен на моем унитазе, что мне даже неловко стало, и я просто не посмел нарушить это немое напряжение. Эту глубокую концентрацию.

Признаться, оглядываясь назад, происходящее таинство могло показаться кому-то очень странным и нелепым. И, по мнению абсолютного большинства людей, за исключением, разве что Николая, совершаемые нами действия невозможно было совершать с серьезным видом, без улыбки, а также без последующего вызова психиатрического рыбнадзора. Однако, окажись вы там (на нашем месте), вы бы поняли, насколько серьезной может оказаться рыбалка в туалете, когда сам воздух, кажется, состоит из молекул сжатой внимательности. Происходящее настолько вовлекло меня в неведомый мне ранее азарт, точно та леска, на которой утонул будущий Николай, была сплетена из моего нерва. Весь туалет натянулся вместе со мной той единственной струной и вот-вот готовился порвался.

– Интересно, что будет когда порвется туалет? – задумался я, но меня от этих мыслей отвлек сотрудник рыбнадзора.

– Что тут у нас? – полицейским голосом произнес он. – Поглядим… рыбалка в не отведенном месте? Тут на целый год, ребята, – усмехнулся он.

– Ну вот… попались, – оценив обстановку, я скрылся за шторкой в ромашку.

***

– Не клюет, – когда закончилось пиво, разочарованно произнес Николай, нарушив тишину камышей и шторки в ванной.

– Пожалуй… – признал я.

– Ладно… – вздохнул он, расслабив нервную леску и вернув в санузел возможность дышать. – Я тут удочку до утра оставлю, а сам лягу на кухне, идет?

– Конечно, – не задумываясь, ответил я, медленно вылезая из ванной, стараясь не задеть удочку. Несмотря на то, что рыбалка получилась неудачной, никто еще не отменял возможности русалочьего разговора посреди ночи – возьмут и заговорят.

Николай достал старенький спальный мешок и улегся головой к холодильнику.

– Как думаешь, может, просто русалки на червей не идут?

– Кто знает… – ответил я, вспомнив, как Николай держал то бедное извивающееся существо над моим столом, точно скормить мне хотел. – Я бы на их месте тоже на червей не клюнул.

– Да… наверное… – задумчиво произнес Николай. – В следующий раз на человеческую еду надо будет попробовать, – и тут же вырубился.

Мастер по ремонту труб и новый герой

По утру, когда Николай, собрав удочку и складной стульчик, угрюмо поплелся домой, так и не поймав ни одной (даже некрасивой) русалки, я задумался.

– Ерунда какая-то. Почему стоит только попытаться доказать их, как они тут же исчезают? Словно их и нет. Вот же облом, – я закусил облом вчерашним огурцом. – Никто же не поверит в них, если я их не докажу. И должен ли я сам верить в них без всяких на то доказательств? Вполне вероятно, что есть логическое объяснение, – решил я побриться и порезался бритвой Оккама.

Оставшись без героев, я решил поискать Мастера. Так сказать, научным методом исследовать это странное явление.

Вызвал мастера Василия, естественно, в дневное время (в ночное время встречаться в моем туалете он все равно бы отказался).

Василий сказал, что трубы в порядке, как и унитаз.

– Единственные трубы, которые у вас не в порядке, те, что у вас в голове, – заключил мастер.

Я бы с ним не согласился, да только подумал и решил, что банальное сумасшествие тоже сгодится на роль героя. В конце концов, психическое расстройство более чем объясняет и то, что происходит со мной, и то, что происходило с Николаем прошлой ночью. Оно вообще объясняет, что угодно, даже то, что нельзя объяснить, но что требует объяснения. Наверное, поэтому в среде героев безумие занимает почетное первое место.

Никто не верит в то, чего не видят другие. Зато дурдом наоборот увидеть совсем не сложно. Значит ли это, что для того чтобы поверить, нужен диагноз? И если другие не видят то, что вижу я — кому же мне верить? Себе с диагнозом или им без?

Впрочем, наличие героя не освобождало меня от ночных разговоров туалетных русалок. Когда ночью у меня закончились огурцы, а русалки заговорили, я уже не пытался их доказать. Просто встал и пошел слушать их инопланетную речь в аквамариновом космическом корабле. Иногда, впрочем, в их разговоры вмешивались и более объяснимые коммунальные трубы, однако эти трубы звучали словно по заказу, как органное сопровождение рассказываемой подводной истории. Довольно красивой, надо сказать.

Я опять сидел прямо на концерте. Буквально сидел на нем, закрываясь от них крышкой. Даже как-то грубо получалось. Они поют, а я прижимаю задом языковой барьер и ничего не понимаю.

– Не по-человечески это как-то, – я вдруг почувствовал себя настоящей задницей и встал со входа в их туалетный мир, – даже к русалкам это как-то не по-человечески.

Они же тоже говорят, а значит, тоже немного люди. Даром, что с хвостами.

Вот и получилось, что я не мог ни понять, ни объяснить, ни доказать русалок, но уже не мог не замечать их. И, тем более, не мог продолжать сидеть на них только лишь потому, что мой мир расположен немного выше по трубе.

Я вышел из их дома в свой – не хотел доставлять русалкам еще больше неудобств. Им и так не повезло с положением и соседом сверху. Не хотел до тех пор, пока опять не накопилось.

Когда в очередной раз приспичило, я вернулся в космический туалет. Открыв защитное забрало, увидел белое лицо с открытым ртом. Лицо было явно недовольно текучим положением вещей. Раньше бы я, не задумываясь, наплевал на лицо, да и не только наплевал, если честно. Но вспомнив, что там живут хвостатые люди, я передумал и завис надо ртом с русалками. Они говорили со мной, и их речь состояла из морских волн, от одного звука которых пахло солью.

– Нет, – застегнул я ширинку и побежал в биотуалет на улице.

Они не заслуживают такого, хоть и живут в туалете. Так красиво говорят, пускай даже совсем непонятно. Но если я не понимаю их язык, это же еще не значит, что