– Значит, мне ничего не говорить в редакции? – Она встала, собираясь уходить.

– Конечно, не говорите. Если тот сотрудник просто гадает, что ж, пусть надеется на удачу. А если тут какое-нибудь мошенничество, пускай проиграет, так ему и надо! Но пусть это останется нашей с вами тайной. Знаете, что я сделаю? Я назову вам раунд. Не буду я держаться до двадцатого раунда, выбью Ната Пауэрса на восемнадцатом.

– А я никому об этом ни слова! – пообещала она.

– У меня к вам еще одна просьба, – нерешительно сказал Пат, – большая, очень-очень большая просьба! – Он увидел по ее лицу, что она уже согласна, и продолжил: – Конечно, я понимаю, что вы ничего не напишете в интервью об этих подтасовках. Но я прошу не только об этом. Мне вообще не хочется, чтобы вы обо мне писали.

Ее проницательные серые глаза пристально взглянули на него, и неожиданно для самой себя она вдруг согласилась:

– Ну, конечно! В газете ничего не будет. Я не напишу ни строчки!

– Я так и знал! – просто подтвердил он.

В первую секунду Мод была разочарована: как это он ее не поблагодарил, но тут же обрадовалась, что он не произнес ни слова благодарности. Она почувствовала, что он хочет придать совсем другое значение этой их короткой встрече, и смело решила все выяснить.

– Откуда же вы знали? – спросила она.

– Сам не понимаю. – Он тряхнул головой. – Не могу объяснить. Это как-то ясно само собой. Мне кажется, я вообще много чего знаю о нас обоих.

– Но почему вам не хочется, чтобы напечатали интервью? Как говорит ваш менеджер – отличная реклама!

– Знаю, – медленно сказал он. – Но мне не хочется быть связанным с вами таким образом. Мне было бы обидно, если бы появилось интервью. Не хочется думать, что я познакомился с вами только как с репортером. Хотелось бы вспоминать эту нашу встречу просто, как встречу двух людей – мужчины и женщины. Не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю. Но я так чувствую. Хочу вспоминать нашу встречу только как встречу мужчины с женщиной.

При этих словах он посмотрел на нее так, как смотрит мужчина на женщину. Она ощущала его силу, его порыв, и ей самой было странно, что она не может сказать ни слова от неловкости и смущения, – и это ему, человеку, прославившемуся своей неловкостью и молчаливостью. Нет, он умел выражать свои мысли гораздо откровеннее, гораздо убедительней, чем многие другие; и ее поражало, что она внутренне до конца убеждена, что в нем говорит наивная искренность и непосредственность, а не притворство.

Пат проводил ее к машине и снова удивил на прощание. Когда их руки сошлись в пожатии, он вдруг сказал:

– Мы еще с вами встретимся. Я хочу вас видеть. И я чувствую, что мы еще не все сказали друг другу.

И когда ее машина отъехала, она испытала такое же чувство. Да, она еще непременно встретится с ним, с этим человеком, так задевшим ее воображение, – с Патом Глендоном, королем боксеров, Лютым Зверем.

В тренировочной злой и растерянный Стюбнер сердито спросил у Пата:

– Ты зачем меня выставил? Теперь нам конец. Черт знает что ты натворил! Главное, никогда раньше ты не разговаривал с репортерами наедине. Вот увидишь, что будет, когда напечатают интервью!

Глендон взглянул на него спокойно и насмешливо, повернулся было к двери, но передумал и, оставшись, произнес:

– Никакого интервью не напечатают!

Стюбнер удивленно поднял брови.

– Я сам ее просил, – объяснил Глендон.

Стюбнера просто взорвало:

– Так она и откажется от лакомого кусочка!

Глендон смерил его ледяным взглядом, и голос его зазвучал резко и неприятно:

– Сказано – не напечатают. Она мне пообещала. Вы что же, хотите сказать, что она солгала?

Древний ирландский огонь вспыхнул в его глазах, кулаки бессознательно сжались в страстном гневе, и Стюбнер, знавший силу этих кулаков и характер этого человека, уже ни в чем не посмел сомневаться.

Глава VII

Стюбнеру нетрудно было догадаться, что Глендон намерен продлить матч, хотя никак не удавалось выпытать, на каком раунде Пат собирается этот матч закончить. Тогда Сэм, естественно, не стал зря терять время и частным образом кое о чем договорился с Натом Пауэрсом и его менеджером. У Пауэрса были свои верные поклонники, ставившие на него, да и синдикат игроков, куда входил Сэм, нельзя было лишить обычного куша.

В тот вечер, когда был назначен матч, Мод Сенгстер решилась на поступок, уже окончательно нарушающий всякие правила приличия, хотя никто о нем не разболтал и общество шокировано не было. Сотрудник редакции провел ее под своим покровительством на место у самого ринга. Волосы и лоб она спрятала под широкополой мягкой шляпой, а длинное мужское пальто закрывало ее всю до самых пят. В густой толпе никто ничего не заметил, и даже газетчики, хотя и сидели на скамьях прессы, прямо против Мод, не узнали ее.

По новым правилам никаких предварительных выступлений не полагалось, и не успела Мод сесть, как рев и аплодисменты встретили появление Ната Пауэрса. Он шел по проходу, окруженный секундантами, и девушка почти со страхом смотрела на его огромную тушу. Но он, ухмыляясь бурным приветствиям публики, нырнул под канат с такой легкостью, будто весил вполовину меньше. Красотой он похвалиться не мог. Все в нем напоминало о его профессии, о присущей ей зверской грубости – и расплющенные уши и сломанная переносица, – видно, хрящи были так исковерканы, что никакое искусство хирурга не смогло восстановить форму носа.

Снова взрыв аплодисментов и крики – это приветствовали выход Глендона. И Мод с волнением следила, как он нырнул под канат в свой угол. Прошла скучная церемония представлений, взаимных приветствий и вызовов, и только тогда боксеры сбросили халаты и в одном трико встали лицом к лицу. Сверху их заливал яркий свет юпитеров – готовилась киносъемка; и, смотря на обоих противников, так непохожих друг на друга, Мод угадывала чистокровную породу в Пате, а лютого зверя – в Пауэрсе. Оба как нельзя лучше воплощали эти два понятия. Глендон – безукоризненно сложенный, с тонким лицом, весь плавный, мощный, прекрасный; и Пауэрс – почти бесформенный, узловатый, густо поросший шерстью.

Когда оба застыли в позиции перед камерой кинооператора, Глендон случайно посмотрел под канат и остановил взгляд на лице девушки. И хотя он не подал виду, сердце у нее дрогнуло: Пат явно узнал ее. Но тут прозвучал гонг, распорядитель крикнул:

– Время!

И бой начался. Это был великолепный матч. Ни крови, ни грубых