Всё рухнуло в августе 98-го. Полгода продавали все, что могли — офисную мебель, машину, компьютеры, право аренды помещений. Но выжить не смогли. Фирмы не стало, и Марк мог на законных основаниях говорить, что он — безработный. Жене быть безработной было нельзя — Сенька рос, ему нужны были витамины и хорошее питание, одежда, книжки. Она бегала в поисках левых заказов и не гнушалась ни малейшей возможностью подработать, даже за рекламу бралась. Даже курсовые чертила. Такая работа была недостойна Марка, она это понимала. Марк — великий зодчий, а на себя она махнула рукой. Потом ей удалось устроиться на постоянную работу в фирму, занимавшуюся отделкой интерьеров. Менеджер-дизайнер — так хитро именовалась должность. Она подозревала, что вообще-то это — две должности, и работать должны двое, но на безрыбье…

Очнулась она только когда Сенька однажды спросил её:

— Мама, а наш папа — инвалид?

— Почему ты так решил? — опешила Женя.

— Тогда почему он не работает? У Славки отец без ноги, и то в автосервисе нехилые бабки заколачивает.

— Это что за жаргон?! — привычно одернула она сына, но задумалась.

Потом она нашла вакансию в проектной мастерской. Возглавлял мастерскую бывший директор их института. Он охотно взял бы их обоих, но Женя, помня, как мастерски муж переложил свои обязанности на её плечи в их собственной конторе, отказалась. Пусть Марк работает самостоятельно, он ведь талантливый и самолюбивый.

Ей пришлось довольно долго уговаривать Марка. Он так вошел в амплуа безработного и брошенного государством на произвол судьбы, что убедить его в том, что все опять налаживается, и найти работу — не проблема, удалось далеко не сразу. Вначале все было отлично — Марк взялся за работу с энтузиазмом, только о ней и говорил. Женя радовалась — с заработками Марка жить будет намного легче, можно даже запланировать поездку летом на юг, пригородные унылые лагеря Сеньке надоели до чертиков.

А потом Жене позвонил шеф Марка. Он долго извинялся и спрашивал, что случилось у них в семье, а Женя не понимала и все время переспрашивала. Потом поняла. Марк стал приходить на работу к обеду, или не выходить вовсе, срывать все сроки сдачи проектов, объясняя, что тяжело болеют жена и сын, и он ездит к ним в больницу с передачами и встречается с врачами. Женя не знала, что ответить. А если бы знала — все равно не смогла бы. В горле стоял жесткий комок, и проглотить его было невозможно. Она и с Марком не знала, как говорить. Но заставила себя. Марк объяснил ей, что не ему с его талантом сидеть за кульманом от звонка до звонка, что ему нужна свобода для творчества, что горбатится на то, чтобы она могла купить себе шубу, он не намерен.

— Какую шубу? — только и смогла выдавить из себя Женя. Она пятый год ходила в вытертой дубленке, и даже не заикалась ни о какой шубе.

— Такую! — громыхнул дверью Марк и исчез.

Вернулся он через три дня, пахнущий странным кислым перегаром. Молча сел в кресло и уставился в окно дикими покрасневшими и опухшими глазами. Она испугалась. Пусть лучше живет свободно, чем так… Марк уволился, и все покатилось по-прежнему. В это время Жене удалось взять несколько крупных заказов, и можно было перевести дух. Сенька поехал, наконец-то, на море, в детский лагерь под Анапой. Марк опять исчез. Потом вернулся и сказал, что нашел халтуру в другом городе, уедет на месяц и заработает очень прилично. Она была рада, упаковывала ему чемодан, а он слонялся по квартире и торопил. Уехал.

Вернулся не через месяц, а через два, но зато на новенькой машине, на «Вольво». И одет был непривычно дорого и элегантно. Дал ей тысячу долларов и снова уехал. Это было прошлым летом.

Больше он ей денег не давал, иногда возвращался на пару недель и снова исчезал на месяц. Говорил, что работает в соседней области техническим директором в крупной фирме, но жизнь там дорогая, и зарплаты его едва хватает на аренду жилья и еду. И одеваться ему теперь нужно не на рынке. Пресекал все попытки приехать посмотреть, как он там устроился, и телефон не давал, дескать, на работу звонить ему неудобно, а в снимаемой квартире телефона нет. А потом ей сказали… Потом ей сказали, что видели его в ресторане с какими-то женщинами. Да, сослуживец сказал, он ездил в тот город в командировку, вот и увидел. Так вот, одна из женщин была явно с ним… ну, в общем, это сразу видно: поцелуи, танцы с объятиями, разговор…

Он приехал, и она заставила себя спросить.

И тут он смерил её взглядом и сказал, что она сама напросилась, что он нормальный мужик, что ей для того, чтобы оставаться привлекательной для него женщиной, нужно жить не только работой, превращаясь в клячу…

Тогда она не заплакала, что её саму озадачило. Наверное, была готова к такому ответу и внутренне с ним согласна. Действительно, не юная девушка, тридцать пять уже… И не холеная бизнес-вумен или супруга состоятельного мужа, утруждающая себя только в шейпинг-клубе. Она — рабочая лошадка, привыкшая к недосыпанию и давно забывшая, что такое массаж, неспешный разговор с портнихой или расслабленное лежание в солярии. Забежать в парикмахерскую, самой сделать наспех маникюр, купить платьишко в первом встречном магазине и наложить на лицо маску из огурца или клубники — вот и весь уход, на другой времени и сил просто не было. И хотя фигура её почти не изменилась, не расплылась, как у многих её знакомых, все равно — и лицо, и руки, и спина, всё говорило о том, что её давно не волнует внимание мужчин, что заботят её не заинтересованные взгляды, а только семья и работа. Такой образ. Образ жизни создает образ женщины. Никуда не денешься…

Марк возвращался ещё несколько раз, стелил себе в гостиной на диване, с ней почти не разговаривал, да и она избегала общаться с ним. Он стал чужим и непонятным, пахло от него новым, незнакомым мужчиной. И к этому запаху примешивался запах другой женщины, точно так же, как раньше её собственный запах.

Сенька вопросов больше не задавал, хотя, кажется, понимал всё. Просто весной хмуро сказал ей: «Лучше бы ты с ним развелась, чем так мучиться». И она молча кивнула и прижала к себе встрепанную Сенькину голову. Да, пора.