– Ну, в том, что она позвонила, нет ничего необычного. – Феликс помолчал. – И как она тебе?

– Очень странная женщина. Но, как мне кажется, искренне переживает за Викторию.

Вербин поднял брови.

– Демонстрирует искреннее переживание, – поправился Крылов. – Но я свою точку зрения не навязываю.

– Я с ней поговорю, – вздохнул Вербин, делая очередную пометку. – С кем ты собирался встречаться в ближайшее время?

– С Шевчуком и Карской.

– Кто такая Карская?

– Карская Марта Алексеевна, психолог, с которым работала Виктория. Я нашёл её координаты в ноутбуке и календаре.

– Психиатр?

– Психолог… в смысле, психоаналитик.

– То есть Виктория обращалась за помощью и к психологу, и к ведьме?

– Причём одновременно, – уныло подтвердил Иван. Он понимал, что этот факт играет на руку сторонникам суицида. – Видимо, совсем отчаялась.

– С кем-нибудь о конкретном времени договорился?

– Шевчук сказал, что не сможет на выходных, потому что уезжает, а Карской не успел позвонить.

– Ты не против, если Карской займусь я?

– Нет… – Крылов помолчал, но всё-таки решился на вопрос: – Хотите узнать, была ли Виктория склонна к суициду?

– Обязательно хочу это знать, – твёрдо ответил Вербин. – Потому что мы должны докопаться до правды, Ваня, какой бы она ни была. И если факты будут указывать на самоубийство – мы это примем.

– Придётся.

Вербин прекрасно понимал, какие чувства владеют сейчас молодым оперативником, и решил его поддержать:

– Но ты не волнуйся – у нас так много косвенных, что суицид не кажется вероятным. Я не верю в то, что Вика покончила с собой.

Крылов услышал, что Феликс впервые назвал Викторию Викой, и понял, что это хороший знак.

– А если Карская скажет, что Вика была склонна к суициду?

– Я приму информацию к сведению, но думать буду не только о Вике, но и о том, кто мне это скажет.

Смысл ответа Крылов понял мгновенно и вновь улыбнулся:

– Я рад с вами работать, Феликс.

– А чтобы наша радость была взаимной, перестань говорить мне «вы».

– Ни за что.

– Тогда перестань использовать в разговоре голливудские штампы.

– Постараюсь.

– Договорились. – Вербин помолчал. – В первую очередь мы должны определить, кто знал о психологических проблемах Виктории – кроме врачей, разумеется, и о дневнике.

– Вы уверены, что дневник подложил убийца?

– Абсолютно. Подумай сам: что бы увидели вскрывшие квартиру полицейские? Передоз. Заурядный случай. Потом появляются друзья и родственники и начинают уверять, что Виктория не употребляла. Тело осматривают медэксперты, находят один след от укола, анализы показывают, что Вика один раз и употребила – первый и последний, у нас появляются естественные подозрения: почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза? Решила попробовать и не рассчитала? Так бывает редко. И ещё реже – чтобы колоться начали в одиночку, обычно у начинающих наркоманов есть проводник в мир дерьма. Наши подозрения усиливаются. И чтобы этого избежать, убийца кладёт на тумбочку дневник, в котором подробно объясняется, почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза. А чтобы мы случайно не пропустили подсказку, выделяет нужное место закладкой. Ведь не все опера любят читать.

Крылов улыбнулся, но промолчал.

– Дневник подтверждает, что у Виктории были серьёзные психологические проблемы, если мало дневника – поговорите с её врачами и даже с экстрасенсом, он тоже в списке. Мы говорим и узнаём, что девушку мучали страшные кошмары, признаём очевидное, фиксируем суицид и расходимся.

– Наиль был вхож в дом и мог найти дневник.

– Наиля никто со счетов не сбрасывает. Более того, он первый в списке, однако список необходимо дополнить. Но у нас есть проблема.

– Какая? – растерялся Крылов.

– Мы с тобой описали довольно сложное убийство, которое потребовало от преступника не только жестокости, но длительной подготовки, выдержки и хладнокровия, – ответил Вербин. – Однако мы до сих пор не знаем, каким был мотив преступления?

– Cui prodest? Cui bono?[3]

– Или кому это было очень нужно. – Феликс убрал записную книжку в карман и грустно улыбнулся: – Кому так насолила двадцатилетняя девочка, что её решили убить столь замысловатым способом?

Из дневника Виктории Рыковой

«Я вновь смотрю на своё отражение, только теперь я улыбаюсь. Улыбка немного грустная, потому что я знаю, что будет дальше. Не догадываюсь – знаю. Но не боюсь. То, что будет дальше, вызывает у меня не страх, а грусть. Потому что то, что будет дальше – предопределено. Я улыбаюсь и касаюсь пальцами зеркального стекла. Я не хочу бежать, но не отказалась бы пройти в зеркало. Превратиться в своё отражение, загадочное и холодное, защищённое от мира пребыванием в мире другом. Имеющее возможность смотреть отстранённо. Без эмоций. Без чувств. Я хочу быть холодной и безразличной, но не умею. А значит, мой мир – здесь, по эту сторону зеркального стекла. И поэтому я улыбаюсь грустно, совсем не так, как хочу улыбаться.

Не так, как умею.

Попрощавшись с отражением, я отворачиваюсь от зеркала и, продолжая улыбаться, подхожу к моей кровати. Она идеальна для двоих – в меру жёсткая, широкая, позволяющая вытворять что угодно для получения упоительного удовольствия. Я люблю быть на этой кровати вдвоём, однако сейчас нас на ней семь: я и шесть моих подружек. Шесть кукол в воздушных платьях. Таких же, как у меня. Не обязательно в белых, это не важно, но красивых и воздушных.

Сейчас мы не одинаковы, просто очень похожи.

Мы красивые.

Я не знаю, чувствуют ли куклы хоть что-то, но сейчас это не важно. Они красивы, все они. Мы вместе, все мы. И я улыбаюсь им так же грустно, как себе, потому что мы – вместе. Я вижу свою улыбку в зеркале и довольна тем, что она именно такая, как мне хочется – приятная, милая и грустная совсем чуть-чуть. А ещё я вижу улыбки кукол, они приятные, но пустые, ведь куклы одинаковы и в жизни, и в отражении – одинаково бесчувственны.

Куклы.

Мои подружки.

Я усаживаюсь на кровать, и мне кажется, что куклы сначала подвинулись, чтобы уступить мне место, а затем прижались, но без угрозы. Ведь они мои подружки. Их прикосновения нежны и трогательны, чуть прохладные, потому что их тела не такие тёплые, как моё, но приятные.

Я скоро тоже стану куклой.

Они этому рады.

Они хотят быть со мной всегда и не видят, что моя улыбка грустная. Совсем чуть-чуть. Им хорошо со мной – куклам, и поэтому они улыбаются. Куклы всегда