— Эй, кто вы такие? — окликнул их кто-то.

— Я друг Питтса, хотел бы увидеться с ним.

— Питтса? У нас нет такого.

— Но как же, он сам говорил, что состоит в труппе «Глобуса».

— Врал, должно быть. У нас Питтса нет!

— Но он играл брата Джакомо в «Мальтийском еврее».

— Джакомо? — Говоривший задумался. — Так ты о косом? Он ушел месяца три-четыре назад. Слышал, подался в труппу «Слуг лорда-камергера»… А что, зачем он тебе?

Шекспир переглянулся с Соланж. Вид у него был совершенно растерянный, он явно не ожидал такого расклада… И уже собирался что-то ответить, когда со стороны актерских гримерок ворвалась «дама» с поднятой до пупа юбкой. Ноги у «дамы» оказались, к слову, мужские и волосатые и пробасила она совершенно неженственно:

— Где эта, будь она трижды проклята, Мэри Уокер? Мне вот-вот выходить, а юбка Абигэйл порвана по подолу. Как мне прикажете выйти в такой? Я, что ли, какая-то шлюха, а не уважающая себя женщина, дочь мальтийского джентльмена? — И актер закатил глаза. — Я отказываюсь играть в таком виде.

— Не будь дураком! — одернул его полный мужчина, тоже в костюме. — Выйдешь, как есть. А Уокер уволить. Где она, кстати?

— Понятия не имею. — Полтруппы пожало плечами. — Ее с утра нет.

— И все равно я так не выйду, — сказал травести.

Соланж же, действуя инстинктивно, подалась вперед и сказала вдруг:

— Я мог бы зашить ваше платье… если позволите.

«Дама» смерила «паренька» взглядом. Оценивающим, высокомерным.

— А ты умеешь? — последовало с сомнением. Соланж кивнула. — Что ж, попробуй, если уверен в себе. — И взмахнув юбкой, актер развернулся к гримерке, а «паренек Роб» засеменил за ним следом.

В гримерке актера удушающе пахло парфюмом и пудрой. У Соланж защипало в носу, но она постаралась не зацикливаться на этом и взялась за иглу. В перчатках работать было не очень удобно, но снять их она не решилась: мало ли что.

— Кто ты такой? — спросил молодой человек, пока она шила, держа подол его платья. — Тебя нанял Бёрбедж?

— Я был бы рад, будь это так, но пока только мечтаю попасть в вашу труппу.

— Хм, с иголкой ты явно на «ты», — похвалил травести, оценивая проделанную работу. — Не хочешь пойми ко мне в услужение? Вместо Уокер, дурехи. Она вечно куда-нибудь пропадает, да и шьет много хуже тебя. А пальчики у тебя ловкие… — Актер поймал руку Соланж. — Но перчатки зачем?

Соланж растерялась, но только на миг.

— Чтобы скрыть ожоги на коже, — солгала она.

Травести хмыкнул.

— Как необычно. Люблю необычных людей! — И, взмахнув своей юбкой, взметнул в воздух облачко пудры.

Глава 9

— Ну и чего вы хотите? — уперев руки в бока, вопросил Джеймс Бёрбидж, тот самый дородный мужчина, что велел рассчитать Мэри Уокер, портную. — Играть?

Представление уже отыграли, толпа зрителей разошлась — актеры остались одни в опустевшем театре, и владелец, Джеймс Бёрбедж, обратил на них взгляд.

— Эм… я в целом не против любой, предложенной вами работы, — сказала Соланж, которая в целом не помышляла о сцене, а Шекспиру сболтнула об актерских задатках в порыве несвойственной откровенности и насмешки над самою собой.

Недолго думая, Бёрбидж схватил ее за подбородок, чем поверг в шок, и поводил голову из стороны в сторону, как бы оценивая товар. Этот странный мужчина понятия не имел, чего только что избежал, сделав это в перчатках, которые прилагались к сценическому костюму.

— Что ж, личико миленькое, — констатировал он. — Можно попробовать тебя в женских ролях. Ты играл уже?

— Не на сцене, сэр.

— Лет тебе сколько?

— Двадцать.

— Многовато, однако, но ты хлипенький, тонкокостный, больше пятнадцати и не дашь. Эй, Ричард, — обратился он к сыну, юноше одного с нею возраста, — подберите мальчику роль. Две-три фразы будет достаточно для первого раза! Посмотрим, что из него выйдет. — И снова к Соланж: — Но ты не думай, что станешь слоняться здесь просто так и получать свои деньги…

— Он вообще-то неплохо с иголкой справляется, — вставил все еще в женском образе Натан Филдс. — Я бы взял его в костюмеры.

— Мальчика — в костюмеры? — грубо вскинулся Бёрбедж, но Филдс обиженно засопел, и старик миролюбиво добавил: — Посмотрим. Пусть поначалу и тебе помогает, и прочим работникам сцены. А начнет с отхожего места, оно снова смердит нестерпимо! Сил моих нет обонять этот запах.

Поднявшийся ветерок, действительно, донес до них запах отхожего места, почти такой же ядреный, как в кожевенной мастерской, где для смягчения кож используют чаны с мочой и человеческими фекалиями.

— Ну а ты, — Бёрбедж поглядел на Шекспира, — ты тоже актер?

— Отчасти, сэр… да.

— Отчасти? И что это значит, облобызай меня Мельпомена?

Мужчина так громыхнул своим баритоном, что Уильям враз стушевался, и Соланж, уже знавшая, как ему нелегко говорить о писательстве, отозвалась за друга:

— Он пишет, сэр. И довольно неплохо!

— Пишет? Что именно?

— Пьесы, сэр, — подал голос Шекспир. — И я был бы счастлив, пожелай вы их посмотреть.

Бёрбедж, актер даже вне сцены, возвел очи горе и вскинул руки, потрясая ими над головой.

— Святой Дионис, сейчас каждый второй мнит себя драматургом, и преталантливым. Кто твой отец? — выстрелил он, казалось бы, не относящимся к делу вопросом.

— Перчаточник, сэр.

Бёрбедж схватился за голову.

— И прибыл ты из…

— … Стратфорда-на-Эйвоне, сэр.

— То есть из кучи навоза, в которой какой-то червяк возомнил себя драматургом?

— Сэр… — Шекспир так решительно побледнел, что Соланж испугалась за его самочувствие.

— Сэр, пожалуйста, дайте шанс моему другу проявить себя, — взмолилась она. — Вот увидите, он еще удивит вас!

— Вот уж вряд ли, — промычал Бёрбедж, но как будто смягчился. Будучи по природе чересчур экспрессивным, он легко отходил, и в целом человеком был добрым. — Ну да ладно, посмотрим, что из себя представляет сын перчаточника. Тебе дадут роль…

— А мои пьесы, сэр?

Бёрбидж, уже развернувшийся, чтобы уйти, вдруг положил руку Уильяму на плечо и серьезно сказал:

— Без обид, парень, но, если ты не Кристофер Марло, нам не о чем говорить. Мне нужно что-то по-настоящему дельное, понимаешь, а не писульки сына перчаточника… — И снова взревел, отыскав глазами Соланж: — Немедленно сделай что-нибудь с этим запахом, иначе и на глаза мне более не показывайся! Усёк?

Соланж закивала, не до конца понимая, зачем подписалась на нечто подобное — наверное, из природного тяготения к саморазрушению — но уже через десять минут она жгла можжевельник за партером театра, где зрители — будь им неладно! — устроили отхожее место. Вонь сшибала здесь с ног, но хотя бы на время запах горящего